пассивную роль, и ему ничего не нужно было делать, просто лежать, подчинившись. Чаще всего люди слишком раздувают шум вокруг этого, вот и все. Больше же всего доктора Апфельшпайна беспокоил тот факт, что Шону, казалось, было все равно, с кем спать — с мужчиной или с женщиной. И, конечно, больше всего ужасало ограниченного доктора-еврея, выходца из средних слоев, то, что Шон допускал такое, по сути, лишь для того, чтобы заполучить выгодные деловые знакомства.
— Gottenu,[17] — пробормотал Шон, глядя на тонкую пачку заказов на поставки.
Апфельшпайну этого не понять, даже если он доживет до ста лет. Для него все это лишено смысла. Оги рекомендовал его в качестве дизайнера в концерн, который только начинал свой бизнес. Средств было достаточно. Фабрики открыли им солидные кредитные линии. О контракте, который они заключили с профсоюзами, можно было только мечтать. Больше двух лет подряд Шон создавал одну за другой серии одежды, пользовавшиеся успехом. Торговля шла как по маслу. Блистательная реклама. Шон улыбнулся, вспоминая былое: это был его звездный час, о котором он будет помнить еще долгие годы.
В рекламах мелькали цветные фотографии девушки в одном из его платьев. Но Шон тоже мелькал на каждом снимке, правда, выглядел хилым и грустным. За два года он стал одним из тех немногих дизайнеров, кого узнавали в лицо. Вскоре фотографы, работающие для дискотек, стали охотиться за ним. Вокруг него толпились другие начинающие дизайнеры, но Шону хватило ума понять, что в его бизнесе верность настолько редкое явление, что ей нет цены. Поэтому он остался предан Оги, за исключением тех немногих случаев, когда впал в немилость, будучи уличен в связях с манекенщицами и старшей дочерью миссис Брэдсмит, Пусси, которая работала в газете «Геральд трибюн» в отделе моды. Еще одна размолвка произошла после ночи, проведенной с подвыпившей недотрогой из журнала «Вог».
Кто кому что сделал? Шон повторил старую фразу из анекдота и улыбнулся. Прошедшие два года принесли ему скандальную известность в дискотеках, и ему страшно нравилось именно это — появляться на сцене, когда под Какой-нибудь английский шлягер все ходило ходуном.
Да, грустно подумал он, английский шлягер по-прежнему популярен, а «Мод Моудс, инк.» — уже нет.
Никто не мог дать ему вразумительного ответа — ни Мюррей, его бухгалтер, ни Марв, заведующий отделом сбыта, ни Сеймур, начальник производства, ни даже мистер Фискетти, его банкир. Такой дружелюбный человек. Подумать только, он относился к Шону как к собственному сыну, Бену, приглашая их обоих на ужин, по меньшей мере, раз в неделю, а чаще два раза. Но, несмотря на такие близкие отношения с мистером Фискетти, даже его разъяснения не утешали его.
Только Оги мог дать убедительный ответ, да и то не очень.
— Душечка, твой праздник кончился. Сечешь, детка? Наверное, они купили все, что им было нужно, и сделай ручкой «Мод Моудс», жди банкротства.
Шон не мог смириться с этим. Кому нужно было создавать концерн, а потом разваливать — почти по собственному желанию? Какой в этом может быть смысл?
Зазвонил телефон. Он сразу же поднял трубку.
— Шон, это Вен.
— Как раз думаю о тебе, дорогой.
— У меня чертовский аппетит. Можешь устроить мне ту блондинку?
— Грэтхен? — Шон нахмурился. — Мне кажется, на этой неделе она на Майами.
— Не в сезон? Непохоже на Грэтхен.
— Я подыщу тебе что-нибудь. У меня дома через полчаса?
— Где же еще?
Шон помолчал минутку.
— Ты какой-то взвинченный, дорогуша. Что тебя гложет?
Бен ответил тоже не сразу:
— Семейные проблемы.
— Слава Богу, мои семейные проблемы по другую сторону Атлантики.
— Значит, тебя там ждут всегда. — Снова молчание. — А ты будешь дома, Шон?
— Нет, я еще задержусь здесь немного. Воспользуйся своими ключами.
Повесив трубку, Шон продолжал хмуриться, листая телефонную книжку. Грэтхен нет в городе; он знал того бизнесмена, с кем она отправилась отдыхать. Придется Бену обойтись другой высокой блондинкой. Увидев Розали Фискетти, Шон понял, почему Бена тянет к высоким стройным блондинкам.
Глава седьмая
Эдис наблюдала за тем, как ее муж выходит из здания конторы и направляется к их пикапу. С переднего сиденья их машины ей было видно, что он чем-то озабочен, но непохоже, чтобы он чувствовал угрызения совести из-за того, что бросил ее одну.
Как это типично для Вудса! Он так поступал в течение двадцати пяти лет их супружеской жизни — отправлялся куда-нибудь, без предупреждения, по совершенно пустяковому делу.
— Вон твой папа, — обронила она.
— Который выглядит ужасно озабоченным судьбой вселенной, — добавила Джерри.
— Такой тон недопустим для девочки.
— Прости.
Эдис понимала, что она совершенно запутала Джерри в последние два года, с тех пор как они переехали в Нью-Йорк, будто все сразу свалилось на бедняжку. У нее, наконец, начались регулы; она, наконец, избавилась от прыщей; фигура стала обретать женственность; наконец, она стала избавляться от детских черт характера и формировать свое отношение к мужчинам. И именно в это время, совсем некстати для Джерри, ее собственная мать переживала такой же период неуравновешенности и вспыльчивости.
Эдис понимала, что в ее жизни пока еще не наступил новый период, хотя и он был не за горами. Что-то еще, что было трудно определить, глубоко скрытое в ней самой, дало о себе знать впервые и в самый неподходящий момент для Джерри, которая как никогда нуждалась в надежной поддержке родителей.
— Простите, что опоздал, — сказал Палмер, садясь в машину.
Эдис наблюдала, как он легко и красиво сел за руль, — единый сложный комплекс движений стройного подтянутого тела. Немногие мужчины в его возрасте могли так двигаться. Конечно, ее муж может вызывать физическую неприязнь, как и множество мужчин, которым далеко за сорок, — лысые, толстые, с огрубевшей кожей, неуклюжие, с замедленными движениями.
— Да, — услышала она собственный бесстрастный голос. — Теперь постарайся добраться до города не заблудившись.
Она тут же пожалела, что произнесла эти слова таким тоном. Конечно, она ничем Вудсу не обязана, напомнила она себе. После того ужасного разговора, почти скандала, у нее развязаны руки. Но ради Джерри ей следует создать хотя бы видимость приличных, нормальных отношений. Она должна показать ей пример куда более теплого отношения женщины к мужчине, чем тот, который бедняжка наблюдала.
Но вот что удивительно — она не чувствовала враждебности или холодности по отношению к мужчинам.
Когда-то давно она уже это испытала. Естественно, до замужества она была недотрогой. А став замужней дамой, не допускала никаких вольностей в сексе. Она наотрез отказалась пользоваться всякой противозачаточной мерзостью и переложила заботы на Вудса, как тому и положено быть. Ведь это он получал наслаждение от секса. Любишь кататься — люби и саночки возить.
Несколько лет они вообще мало занимались любовью. А после его прошлогодней наглой интрижки на стороне не могло быть и речи о сексе между ними, — пусть сначала прощение вымолит, на коленях перед ней поползает, ручки-ножки ей поцелует… Но он и не думал каяться, впрочем, Эдис так даже легче было, — чего уж выяснять, и так все ясно.
