всего это происходит в полусне – когда я засыпаю или пробуждаюсь, как-то раз даже среди ночи. Тогда я пришел в себя на пожарной лестнице. Бог знает, как меня туда занесло. Возможно, что-то потревожило мой сон, не знаю. После этого я попросил Эгерта быть со мной вечером, пока я не засну, и утром. Как нянька для малыша.
– Думаю, ты мог бы рассказать мне значительно больше, – раздраженно заметил Карл.
– Хорошо. Пожалуй, мне есть что добавить. Мне снятся странные сны.
– Сны?
– Да, Карл, я бы назвал это так. Воспоминания не слишком четкие, но похоже, я подчиняюсь чьему-то приказу, мной руководит кто-то, чье мнение для меня очень важно. Возможно, отец. Я совсем не помню своего отца, но мне казалось, что это он.
Лицо Карла помрачнело. Он утратил интерес к разговору.
– В чем дело? – удивленно спросил Конут.
Карл откинулся на стуле, тряхнув головой.
– Нет, Конут, ты не должен думать, что выполняешь чью-то волю. Этого просто не может быть. Я очень тщательно проверял, поверь мне. Сны рождаются в мозгу самого спящего.
– Но я только сказал…
Карл прервал его жестом и менторским тоном, как человек, лекции которого ежедневно собирают три миллиона слушателей, проговорил:
– Допуская любую другую возможность, ты столкнешься с двумя предполагаемыми причинами. Давай их проанализируем. Во-первых, возможно чисто физическое объяснение: кто-то действительно говорит с тобой, пока ты спишь. Думаю, мы можем отбросить этот вариант. Остается телепатическое внушение. А нам известно, – добавил он устало, – что его не существует.
– Но я только…
– Обрати взор внутрь самого себя, мой мальчик, – отеческим тоном закончил Карл, вновь теряя интерес к беседе. – А что там у тебя с аномалиями Вольграна? Есть какие-нибудь сдвиги?
Через двадцать минут под предлогом, что он опаздывает на встречу, Конуту наконец удалось покинуть столовую. Там было двенадцать столиков, и за восемь из них его настойчиво приглашали – выпить еще чашечку кофе и рассказать о случившемся.
У Конута действительно была назначена встреча, однако он ничего не сказал о ней Мастеру Карлу. Конут хотел сохранить это в тайне.
Он плохо представлял себе возможности психоанализа в решении подобных проблем. Несмотря на трехсотлетнюю историю, методика поддержания психического здоровья еще не привела к созданию строгой системы защиты сознания, а Конут от природы скептически относился ко всему, что не поддается математическому анализу. Было и еще кое-что, о чем он не нашел нужным рассказывать Мастеру Карлу.
Не один Конут вел себя так странно. Человек, с которым он беседовал в Медицинском Центре, был очень обеспокоен происходящим. Он назвал имена пятерых преподавателей, известных Конуту по факультету, которые покончили жизнь самоубийством в течение последних нескольких лет или погибли при странных обстоятельствах. Один из них совершил пятнадцать попыток, прежде чем добился цели, взорвав себя во время эксперимента по полимеризации, который проводил ночью в Химическом зале. Двое покончили с собой с первой или второй попытки.
Конут отличался от погибших только в одном: ему удалось прожить в таком состоянии уже семь недель и не нанести себе ни малейшего увечья. Рекорд составлял десять недель. Столько продержался химик.
Психоаналитик обещал Конуту собрать к сегодняшнему утру всю возможную информацию о других самоубийцах. Без сомнения, Конута это очень интересовало. Это могло оказаться важным.
Если тут не простое совпадение, он, как и все остальные, рано или поздно убьет себя и, возможно, так и не узнает причин своего поступка.
И если здесь действительно есть закономерность, это должно случиться в течение ближайших трех недель.
Глава 3
В Университете начинался очередной день. В конторе Правления служащий заполнил приемный бункер бумагами, щелкнул переключателем – и Стики Дик, компьютер, прозванный так по первым буквам его названия – S. Т. I. (С. Е.), Di. С., приступил к кропотливой обработке оценок, полученных на вчерашних экзаменах по английскому, санскриту и курсу «Ядерные реакции в цикле Бета-Феникс». Студенты медицинского факультета выкатывали расчлененные трупы из холодильных камер, разыгрывая избитые грубые шутки с разрозненными частями тел. В Центральной аппаратной телевизионные техники выполняли нескончаемый таинственный ритуал проверки цепей и согласования напряжений; каждая университетская лекция обязательно записывалась на пленку, даже те, которые не предназначались ни для эфира, ни для передачи в архив.
Тридцать тысяч студентов пытались угадать настроение своих преподавателей, приходя к выводу, что пережить этот учебный день будет нелегко. Но все без исключения знали: это все-таки лучше, чем пытаться выжить за стенами университета.
На кухне, примыкающей к столовой Башни Математиков, дежурная студентка Лусилла торопливо вытирала последние капли влаги со стальной кухонной утвари. Она повесила передник, проверила макияж, остановившись у зеркала на двери, потом спустилась в служебном лифте и вышла на жаркую, шумную аллею университетского двора.
Ни жара, ни шум не смущали ее. Она повидала и не такое.
Лусилла – стипендиатка Университета. Ее родители – Горожане, а не Ученые. Здесь она живет всего два года, а на выходные иногда уезжает домой. Ей хорошо известно, что такое жизнь в одном из городов по ту сторону залива или, того хуже, в одном из поселений вдали от берега – в грохочущем, не смолкающем день и ночь шуме, где люди в толпе то и дело натыкаются друг на друга. Здесь, во дворе, шум создавали только людские голоса. Земля здесь не дрожала.
Маленькое личико Лусиллы сохраняло беззаботное выражение, коротко стриженные волосы развевались в такт решительной походке. Было совсем незаметно, что девушка обеспокоена, но тем не менее это было так. Он выглядел сегодня в столовой таким усталым! И ничего не ел, хотя это на него не похоже. Он всегда ел что-нибудь – если не яичницу с беконом, то кашу с фруктами. Инстинктивно Лусилла предпочитала людей с хорошим аппетитом. На ходу отвечая на приветствия, она продолжала думать о своем. Возможно, завтра ей удастся самой подать ему омлет, и он ему понравится. Не стоит переживать, в конце концов все наладится.
Лусилла вздохнула. Она чувствовала себя совершенно несчастной. Это просто невыносимо: так сильно беспокоиться о ком-то и не иметь ни малейшей возможности узнать, что с ним происходит…
Девушка услышала за спиной чей-то топот.
– Эй, – переходя на шаг, окликнул ее Эгерт, частый спутник Лусиллы на прогулках. – Почему ты не подождала меня? Как насчет вечера в субботу?
– А, привет. Я еще не знаю. Может, буду занята на факультетском танцевальном вечере.
– Скажи, что не можешь, – предложил Эгерт. – Что должна ехать домой. Ну, что твой брат заболел или еще что-нибудь и маме нужна твоя помощь.
Лусилла рассмеялась.
– Подумай. Я бы взял на вечер лодку Карнегана, и мы спустились бы до самой излучины.
Лусилла, смеясь, позволила ему взять себя за руку. Ей нравился Эгерт. Он симпатичный и приветливый. Он напоминал ей брата, нет, не настоящего, а такого, какого бы ей хотелось иметь. Да, он ей нравился, но она не была им увлечена. Разница совершенно ясная для нее. Вот Эгерт, например, несомненно был увлечен ею.
– Ну хорошо, – сказал Эгерт. – Подумай, ладно? Я спрошу тебя завтра.
В нем сработал инстинкт коммивояжера: лучше удовольствоваться неопределенностью, чем получить отказ. Он повел девушку между двумя высотными зданиями к владениям факультета агрономии, где посреди пятнадцати тщательно возделанных акров экспериментальных посадок гороха и пшеницы имелся маленький японский садик.
– Кажется, я сегодня получил плохую оценку по поведению от Мастера Карла, – мрачно сказал Эгерт,
