разведывая освещенные красным светом коридоры планеты. Везде они находили воду, так как это — нужный растворитель и используется в большей части химических процессов механизированной планеты. Они ломали трубы в местах сварки, пили их содержимое и шли дальше. Нюх вел их. Через сто миль они опять стали похожи на хладнокровных Граждан, ребра их выпирали, а бедра обвисли от голода, но к этому времени они уже были в комплексе по производству продуктов обмена, который представлял собой лес труб, насосов и цистерн, в которых были сахар, протеин, жиры и крахмал.
Об Иннисоне следовало бы сложить эпическую поэму, о том, как он взобрался на стофутовый бродильный чан, в котором глюкоза превращалась в спирт, как он разбил стеклянное отверстие, для того чтобы питательный раствор вылился толпе, ждавшей внизу. Не должен быть забыт и рассказ о Мухандасе Дутте и о том, как он Взорвал Полиэтиленовую Печь. Эта огромная штуковина стояла между ними, от нее шел запах дрожжей и пищи. Выпитая глюкоза наполняла их энергией, но их тела ощущали голод, им нужно было замещать и восстанавливать молекулы, они не могли жить на одной энергии. Волки из Принстона изучили строение башни, мрачной цитадели из нержавеющей стали, из которой выступали прозрачные вздутия, наполненные полимерами. А внизу, на дне, только водоворот газа; тепло и давление наполняли следующее, более высокое вздутие жидким раствором, а вздутие немного выше этого — вязким раствором, а на самом верху большие лопатки сбивали воскообразную пасту, и она проходила через выходное отверстие в накопитель или прямо к прессам и вытяжным отверстиям, которые, может быть, находились где-то очень далеко. То здесь, то там в цепях, опоясывающих планету, постоянно возникала необходимость изоляции какого-либо участка; в любой конкретный момент на каком-нибудь участке могли вспыхнуть голубые искры короткого замыкания, и туда тотчас ползли машины, груженные медными и полиэтиленовыми шариками, чтобы залатать пробоину, залечить раны. И именно этот передвижной источник перевязочных средств и стоял, подобно бастиону, между людьми и источником запаха дрожжей. Обойти его можно было лишь через баки, пахнущие азотной кислотой, воздух которых был смертельно опасен.
Мухандас Дутта посоветовался с Волками, предупредил остальных, чтобы они отошли за толстые стены или забрались на высокие аппарели, а сам вскарабкался по большому шероховатому сварному шву, который доходил до половины высоты бродильной цистерны. В цистерне было место, из которого выводился этанол, и именно здесь он проверялся приборами, провода от которых шли к какому-то Компоненту. Концы проводов, которые интересовали Дутта, проходили через сальник на главный выход. Сальник был плотным, но тем не менее не составлял единого целого с цистерной и трубой. В местах стыковки сальника и трубы Дутта установил резец фрезерного станка и просверлил отверстие. При помощи одной руки и обеих ног он удерживался на трубе толщиной не более метра; другой рукой он сверлил час, другой, третий. Когда из-за толстой стены, за которую он велел им спрятаться, приходили разведчики узнать, как дела, он кричал им, чтобы они уходили прочь; разведчики возвращались к людям, голодным и изнемогающим от жажды. Они вдребезги разбивали трубы, чтобы научиться, прятались от медленно приползавших ремонтных машин и, когда те уезжали, вновь разбивали трубы.
На исходе четвертого часа невероятного подвига Дутты по краям сальника появились капельки этанола. На исходе пятого часа закапала струйка жидкости, запах от которой вызвал у него головокружение и заставил сильнее прильнуть к трубе, а на исходе шестого — сальник вылетел как пуля и увлек за собой Мухандаса Дутту, уничтожив его подобно тому, как жерло пушки развеивает в прах мятежника.
Этанол с ревом хлынул вниз сверкающим столбом, а внизу дошел до вишнево-красного основания полиэтиленовой печи. На месте контакта этанол вспыхнул голубым пламенем, а вишнево-красная печь стала оранжево-красной, а затем совсем оранжевой. Мгновение спустя прозвучал взрыв, швырнувший столб пламени. Ремонтные машины, как обезумевшие, разбрасывали вокруг горячие булыжники и раздирали растрескавшиеся листы железа. Когда жидкость из огнетушителей перестала шипеть на обломках крушения, вышли люди и вскарабкались на них, пробираясь осторожно сквозь фантастические пики и пригорки из пластика, до времени вылившегося и навсегда застывшего; с вершины этой кучи они смогли увидеть землю обетованную; плчоские баки с закваской, неустанно продолжающие работать под огненными дугами, извергая протеин, готовые разнообразные питательные молекулы.
На какое-то время проблема с питанием была решена. Чтобы решить ее, они причинили планете- двойнику ущерб, от которого она не оправится и через сто лет, причем потратили на это лишь несколько часов. Они были отличными мышами.
Снежинку охватил трепет от сознания бессилия интеллекта для решения этой проблемы: как должно рассуждать о реалиях-машинах, а не о реалиях — живых существах? Но логика не могла выявить различий. На вульгарном уровне различие, безусловно, было, как, скажем, различие между рычагом и поэтом. Но логика не останавливается на этом уровне. Логика идет дальше в поисках различия между самопрограммирующимся компьютером и микроскопической сетью электрохимических процессов с обратной связью, которые грубо можно было бы назвать «поэт», и разница станет уже меньше. Но логика не останавливается, она идет дальше, к машинам, которые не строят, самым сложным машинам, которые только можно представить, машинам, способным сделать выбор, способным на самовоспроизведение, разнообразным машинам, имеющим конечности и датчики. Логика сравнивает их с неписаным описанием, самым полным описанием понятия «поэт», которое только можно было бы дать, помня, что поэт — это лишь ввод информации, переключение и вывод. На табличке с названием машины и на челе поэта можно было бы с полным правом написать
И неправильно. Снежинка чувствовала себя беспокойно в своей цистерне от сознания того, что это неверно. Она решила (редкий случай!) разделиться на свои восемь составляющих на некоторое время.
Для Глена Тропайла это было трудно, труднее, чем раньше. Это мешало ему, у него было такое ощущение, что он ослеп, несмотря на то, что его собственные глаза могли видеть мрак питательной жидкости, собственный деформированный палец, переплетение проводов и переключатели в розовых, сморщенных от раствора, ладонях. «Необходимо отрегулировать процент соли в растворе», — подумал он. Через его мозг молнией промелькнули уравнения ионного обмена, которые служили объяснением морщинок на ладонях. Жизнь в качестве составной части Снежинки, наполненная бесконечными аналитическими размышлениями, давала свои результаты.
Конечно, Джанго Тембо заговорил первым.
— Дети, — сказал он. — Последние сомнения покинули меня. У меня не осталось жалости к этим захватчикам Пирамидам. Они были плохими слугами, они бунтари. Этого никогда нельзя прощать. Мы должны бороться с ними не на жизнь, а на смерть.
До этого момента Снежинка считала modus vivendi с Пирамидами наиболее экономичным решением проблемы.
Все выразили молчаливое согласие.
— Где я? — спросил Вилли и заплакал.
— Тихо, Вилли, — успокаивала его Мерседес ван Деллен. — Все хорошо, мы — твои друзья.
Вилли начал сосать палец, не выпуская при этом переключателя; он успокоился.
— Тепло здесь! Хорошо здесь.
Как ни странно, следующей заговорила Ким Сеонг.
— Нам следует переговорить с тем парнем с Северного полюса, зелененьким мальчишкой с миллионом рук. Он старше любого из нас.
— Но он мертв, — пораженно сказал Тропайл.
— Должно быть, очень приятно быть так уверенным в себе, — сухо заметила она. — Я, конечно, не мужчина, поэтому я не так уверена. Но я знаю наверняка, что нужно предусмотреть любую гадость, которую могут подстроить.
Алла Нарова сказала:
— Я думаю, они жалеют, что уничтожили своих хозяев. Я считаю, что они пытаются оживить того, у Северного полюса; из-за этого и вся суматоха. Я думаю, они хотят извиниться перед ним.
— Нет, нет! — закричал Корсо Навароне. — Твое женское сердце наполнено всепрощением, но они изверги; они мучают его. Смерть монстрам, вот мое слово, и я никогда не изменю его. — Если бы он мог
