жестянку для смазочного масла. Спирта было много, но сейчас его уже никто не пил. Потому что только через три дня узнавали, выпили ли вы этиловый или метиловый спирт. И тогда, если это был метиловый спирт, человек слеп и умирал. Эта путаница между доброкачественным спиртом и его смертоносным родственником унесла десяток беспечных мужчин и женщин. Их племя уменьшилось на пятьдесят процентов. Погибло несколько героев, таких, как Мухандас Дутта, а остальные стали жертвами тех или иных слабостей, люди, которые не смогли прожить пять дней без пищи или воды, люди, которые переели недоброкачественной закваски, а она не слишком отличалась от доброкачественной, люди, которые не смогли вскарабкаться на стены, перепрыгнуть пропасти, не удержались и споткнулись об обнаженную собирательную шину, люди, погибшие от смертельной тоски по своим женам, рису или облакам на закате солнца.
Роджет Джермин был слишком занят, чтобы тосковать, поэтому он выжил, не будучи теоретиком, не особенно напрягая мозг, он гордился тем, что его желудок сыт, что у него есть сильная женщина, что он просыпается и спокойно лежит несколько минут на постели из полиуретана, который он украл, когда ставил прокладки в штамповочном цехе. Он считал себя третьим в Команде после Хендла и Иннисона, и все считали так же.
Большой Вождь Хендл присоединился к нему у огня. Он принес ковш, сделанный из куска нагретого термопластика. Он был полон бесцветной жидкости, а огонек был совсем небольшим. Джермин автоматически, привычным движением опустил в жидкость большой и указательный пальцы, потер их друг о друга, поднес к носу и понюхал, потом попробовал на язык. Это заняло лишь полсекунды, и от таких предосторожностей зависела их жизнь. Подсознание подсказало ему: все в порядке; эта жидкость не погасит огонь и не взорвется. Он кивнул Хендлу, и Хендл осторожно отлил жидкость в жестянку для смазочного масла; голубой язычок пламени стал выше на белом хохолке фитиля, и дрожжевые лепешки зашипели на проволочном вертеле. Теперь, когда они будут готовы, Хендл имеет право на одну из них.
Хендл сказал:
— Вероятно, это последний спирт.
— Почему?
— Я разбил трубу на стыке и наполнил ковш. Стала подъезжать ремонтная машина, и вдруг она стала вертеться.
— Никогда не видел такого.
— И я тоже. Затем она остановилась. Совсем. Мотор заглох, а потом по трубе перестал подаваться спирт.
Планету-близнеца трудно было назвать тихим местом. Обычно где-нибудь поблизости был слышен грохот и гул тяжелых работающих машин. Когда они сели, чтобы съесть лепешки, грохот усилился. Они не подскочили и даже не заговорили, а просто продолжали жевать. За последние месяцы те, кто выжил, научились экономить энергию на всем, для того чтобы выжить. Во всей заквасочной камере, которую они занимали, около трехсот бывших Граждан практически не обратили на это внимания и продолжали есть, спать, собирать закваску из ванн, делать лепешки, разжигать огонь, делать орудия из отходов и сломанных деталей.
Лампы дневного света, которые использовались для фотосинтеза при созревании закваски, вдруг погасли, раздались испуганные крики, пока глаза привыкли к тусклому люминесцентному свету панелей на потолке.
Затем стало жарко. Северная стена начала светиться — блекло-красным, потом ярко-оранжевым, лимонно-желтым, голубым, бело-голубым — и появилось что-то похожее на раскаленную проволоку, протянулось по всей длине комнаты и медленно проползло над их головами. Плазмоид исчез в противоположной стене, раскалив ее до бледно-голубого цвета, и потом наступила тишина, нарушаемая лишь грохотом где-то на юге. И вскоре он смолк совсем.
Панели потолка оплыли на ванны для закваски, из которых все выпарилось, на пластик, который расплавился и капал, и на три сотни распластавшихся, замолкших фигур. Один за другим они стали шевелиться и поглядывать наверх. Некоторые на какое-то время ослепли; все страдали от сильных ожогов первой степени, но никто не получил лучевой болезни. Ядерный синтез дает высокую температуру, но не дает радиации, поражающей человека. Изумленные, они собирались на краях заквасочных ванн и заглядывали в их сухие, обгоревшие глубины. Один за другим они поворачивались спиной к удаляющемуся грохоту и через силу двинулись на Север. Они были голодны, а там, где они были, уже не было пищи, на юге ее тоже не было, поэтому они двинулись на Север. Они представляли собой ту форму жизни, которая была неизвестна Пирамидам. Поэтому они прошли санитарный кордон Пирамид, чего никогда не смогла бы Снежинка.
Снежинка отступала. У нее был спасательный туннель, который вел на поверхность, и она пробиралась по этому наклонному туннелю на гусеничной платформе. Она представляла к тому времени центр огромного комплекса: оружие, запас питательной смеси, насосы, источники энергии для этих насосов, дистанционные органы чувств, манипуляторы. Фактически она была уже размером с Пирамиду, хотя и не такая мобильная. Она выбралась на поверхность и продолжала медленно ползти на юг, огибая свалки, обходя расселины. Были два нерва, идущие к ней, фидер к простому устройству «глаз-ухо» на Севере, которое наблюдало за передвижением восьмиугольного кордона, и линия на юг, где манипуляторы распределяли хрустальные с золотом пластины, которые должна прочесть Снежинка.
Трудность, конечно, состояла в том, что Снежинка научилась читать лишь на одном из двухсот языков, которые знал зеленый парнишка с миллионом рук. Более того, пластины валялись без всякой системы.
Внутри Снежинки Глен Тропайл сыпал проклятия:
— Чем мы сейчас занимаемся? — спрашивал он, ни к кому в отдельности не обращаясь.
— Мы их сортируем, — твердо ответила Алла Нарова. — Невозможно сражаться с тем, чего мы не понимаем.
— Это займет целую вечность, — жаловался Гульбенкян. — А у нас нет в запасе вечности.
Алла Нарова вспылила:
— Давайте подумаем. Почему пластины разбросаны? Должна быть какая-то система. Это первое. Мы выведем систему, затем…
— Затем, — с горечью сказал Тропайл, — мы все равно не сможем прочесть эти чертовы пластинки. Да и кто, в конце концов, говорит, что система должна быть? Может быть, зеленые люди обладали своего рода способностью знать априорно, врожденной способностью знать. В таком случае пластинка, которую они брали, и оказывалась той, которая нужна. Зачем же тогда составлять картотеку?
И Вилли сказал с восхищением:
— Вы и в самом деле довольно умны. Все именно так и было.
— Вилли! — закричала Алла Нарова. — Что нам сейчас делать?
Вилли сказал с сожалением:
— Мне действительно очень жаль, но так как я мертв…
— Плевать на то, что ты мертв! — грубо ответил Тропайл. — Можешь ты, по крайней мере, помочь нам прочитать эти чертовы пластины?
— Да, конечно. Это я могу, — в голосе звучало некоторое раздражение. — Секундочку. Вот.
И хрусталь и золото стали связными текстами, так как двести языков были усвоены мозгом Снежинки.
— О Боже! — прошептал Тропайл потрясенно. — Вилли! Ты можешь сказать, какой из них…
— Но в данных обстоятельствах это было бы нечестно, — ответил Вилли серьезно.
Итак, Снежинка начала поглощать библиотеку. Название первой книги, которую она просматривала, пользуясь телевизионными глазами, было многообещающим: «Трактат по Стратегии для Использования (неразборчиво)». Стратегия! Снежинка прочла книгу за пять минут. Оказалось, что стратегия использования белой палки и Собаки Смотрящий Глаз — нечто такое, что использовалось отдельными зелеными людьми, которых несчастный случай или болезнь лишали способности к телепатии. Учение о гамбитах, обдуманных отходах и окружениях было последним словом в науке о протезах. Эти хрустальные пластинки с грохотом полетели в угол комнаты; проворные пальцы вновь погрузились в кучу пластин и стали рыться в ней.
«Математическая Эстетика Первого Этапа Поклонения Яйцу». Пять минут на чтение; ничего
