информацию с встроенного телеподсказчика. Понятия не имеешь.
— Они текут, Ив, — ее голос смягчился. — Это дает им огромное преимущество при ассимиляции питательных веществ, но вызывает негативный эффект в соленой воде, поскольку им приходится тратить чересчур много энергии на осморегуляцию. Им приходится держать обмен веществ на повышенных оборотах, иначе они высохнут, как изюм. И метаболический уровень понижается и повышается в зависимости от температуры, улавливаешь?
Он бросил на нее удивленный взгляд.
— Им нужно тепло. Они умирают, если покидают рифт.
Роуэн кивает:
— Это занимает какое-то время, даже при четырех градусах. Большинство из них просто держится внизу, у источников, где всегда тепло и можно переждать холодные периоды между извержениями. Но глубинная циркуляция очень медленная, понимаешь, и если они покидают рифт, то погибают, прежде чем находят другой источник. — Она глубоко вздохнула. — Но если они минуют эту границу, понимаешь теперь? Если попадут в окружающую среду, которая не столь соленая и не такая холодная, то все их преимущества вернутся. Это будет все равно, что драться за обед с чем-то, что ест в десять раз быстрее тебя.
— Ясно. Я несу внутри себя Армагеддон. Да прекрати, Роуэн. За кого ты меня принимаешь? Эта штука эволюционировала на дне океана, и она что, может просто запрыгнуть в человеческое тело и на попутке добраться до города?
— Человеческая кровь теплая, — Роуэн уставилась на свою половину стола. — И не такая соленая, как морская вода. Эта штука на самом деле предпочитает жить внутри тела. Она обитает в рыбах веками, вот почему они вырастают иногда такими огромными. Нечто вроде… внутриклеточного симбиоза, по- видимому.
— А что тогда… насчет разницы в давлении? Как нечто, развившееся при четырехстах атмосферах, может выжить на уровне моря?
Поначалу у нее не было ответа на этот вопрос. Через мгновение слабая искорка озарила глаза:
— На самом деле ей лучше тут, наверху, чем там, внизу. Высокое давление подавляет большинство энзимов, задействованных в метаболизме.
— Тогда почему я не болен?
— Как я уже говорила, она экономична. Любое тело, содержащее достаточно микроэлементов для ее питания, какое-то время продолжает действовать. Но долго не живет. Они говорят, со временем твои кости станут хрупкими…
— И все? В этом вся угроза? Чума остеопороза? — Скэнлон громко рассмеялся. — О да, зовите дезинсекторов и всеми силами…
Звук от удара руки Роуэн по столу прозвучал как выстрел.
— Позволь рассказать тебе, что случится, если эта штука вырвется наружу, — тихо произнесла она. — Поначалу ничего. Нас очень много, понимаешь. Поначалу мы одержим верх чистым количеством, модели предсказывают множество стычек и ложных стартов. Но в конце концов она закрепится. Потом победит обычные бактерии разложения и монополизирует нашу неорганическую питательную базу. Это подрежет всю трофическую пирамиду на корню. Ты, я, вирусы и гигантские секвойи — все вымрет из-за нехватки нитратов или еще чего-нибудь столь же нелепого. И добро пожаловать в Эпоху Бетагемота.
Скэнлон сначала промолчал, а потом переспросил:
— Бетагемота?
— Через бета. Бета-жизнь. По контрасту с альфой, то есть всем остальным. — Роуэн тихо фыркнула. — Кажется, они назвали его в честь чего-то из Библии. Животного. Пожирателя травы.
Скэнлон потер виски, голова кипела от информации:
— Если предположить, что все, сказанное тобой, правда, это все равно лишь микроб.
— Ты хочешь завести речь об антибиотиках. Большинство из них не сработает. Остальные убьют пациента. И мы не сможем приручить вирус, чтоб сразиться с ним, поскольку Бетагемот использует уникальный генетический код. — Скэнлон открыл рот; Роуэн предупреждающе подняла руку. — Теперь ты предложишь построить что-то с нуля, приспособленное к генетике Бетагемота. Мы работаем над этим, но этот вирус использует одну и ту же молекулу для репликации и катализа; ты хоть представляешь, насколько это осложняет дело? Они говорят, что в следующие несколько недель мы, наконец, сможем узнать, где кончается один ген и начинается другой. Только тогда мы можем попытаться расшифровать алфавит. Потом язык. И лишь затем сможем построить нечто, чем можно его победить. А потом, если и когда мы начнем контратаку, случится одно из двух. Или наш вирус уничтожит врага так быстро, что разрушит собственное средство перемещения, в результате у нас на руках окажутся отдельные жертвы, которые никак не изменят проблему в целом; или же наш вирус начнет действовать слишком медленно и не сможет наверстать упущенное время. Классическая хаотическая система. Нет практически никаких шансов, что мы сможем настроить летальность как надо. Локализация Бетагемота — наш единственный выбор.
Все время, пока Патриция говорила, ее глаза оставались странно темными.
— В конце концов, ты, похоже, все-таки знаешь пару деталей, — тихо заметил психиатр.
— Это важно, Ив.
— Пожалуйста, зовите меня доктор Скэнлон.
Она грустно улыбнулась:
— Извините, доктор Скэнлон. Прошу прощения.
— А что насчет остальных?
— Остальных, — повторила Патриция.
— Кларк, Лабина. Всех работников глубоководных станций.
— Остальные станции чисты, насколько мы можем судить. Проблема только вот в этом крохотном пятнышке на Хуан де Фука.
— А это имеет смысл, — сказал Скэнлон.
— Что?
— У них никогда не было передышки, правда же? Их били с самого детства. И теперь этот вирус оказался в единственном месте на Земле, именно там, где они живут.
Роуэн покачала головой:
— Мы нашли его и в других местах. Они необитаемы. «Биб» — это единственный… — Она вздыхает. — На самом деле нам крупно повезло.
— Нет.
Она посмотрела на него.
— Мне очень не хочется прокалывать твой розовый шарик, но у вас в прошлом году там была целая команда строителей. Может, никто из ваших мальчиков и девочек и не запачкался, но неужели вы действительно думаете, что Бетагемот не поймал попутку на каком-нибудь оборудовании?
— Нет, — сказала Роуэн. — Мы не думаем.
Ее лицо стало бесчувственным. До Скэнлона дошло лишь через секунду.
— Доки «Урчин», — прошептал он. — Кокитлам.
Патриция закрыла глаза:
— И другие.
— О господи, — выдавил он. — Значит, он уже вырвался на свободу.
— Он там был. Но мы могли его изолировать. Мы еще не знаем точно.
— А что, если вы его не сдержали?
— Мы стараемся. Что еще нам остается?
— А потолок-то есть, по крайней мере? Какое-то максимальное количество жертв, после которого вы признаете поражение? Хоть одна из моделей говорит, когда вам уступить?
Только по движению ее губ психиатр понял: да.
— Ага. И чисто из любопытства, где будет пролегать эта граница?
— Два с половиной миллиарда, — он едва расслышал ее. — Огненный шторм в Азиатско- Тихоокеанском регионе.
«Она серьезно. Она вполне серьезно».
— Уверены, что этого достаточно? Уверены, что хватит?
