рубку. Периодические сигналы мерцают сквозь открытый люк, и это единственный источник света. Для Кларк его достаточно; линзы подхватывают скудные фотоны и окрашивают комнату в сумеречные тона. Она так и не вошла в отсек с тех пор, как остальные ушли, не стала наблюдать, как их иконки исчезают за краем экрана, и не прочесывала рифт, ища Джерри Фишера.
Она и сейчас не собирается этого делать. Не знает, станет ли вообще этим заниматься.
Далеко отсюда одинокая музыка воды Лабина поет ей серенаду.
Лязг.
Снизу.
«Нет. Уходите. Оставьте меня одну».
Она слышит, как выкачивается вода из шлюза, как он открывается. Три мягких шага. Движение на лестнице.
Кен Лабин тенью поднимается в кают-компанию.
— Майк и Элис? — спрашивает Лени, опасаясь его слов.
— Ушли. Я сказал им, что догоню.
— Мы слишком сильно разбрелись, — замечает она.
— Думаю, Брандер был только рад на время от меня избавиться.
Кларк слабо улыбается.
— Ты не идешь, — говорит он.
Она качает головой:
— Не пытайся…
— Я не буду.
Он с комфортом располагается в удобном кресле. Лени наблюдает за его движениями. В них есть осторожная грация, всегда была. Он перемещается так, словно постоянно боится что-то повредить.
— Я полагал, что ты так поступишь, — начинает он через какое-то время.
— Извини. Я сама себя не понимала, пока… ну…
Кен ждет продолжения.
— Я хочу знать, что происходит, — после паузы выпаливает она. — Может, они действительно на этот раз играют с нами по правилам. И это же возможно. Может, все не настолько плохо, как мы думали…
Лабин, кажется, обдумывает такую вероятность:
— Что насчет Фишера? Ты не хочешь, чтобы я…
Она разражается коротким смешком:
— Фишер? Ты действительно хочешь днями тащить его через ил, а потом вытянуть на какой-нибудь долбаный пляж, где он даже встать не сможет, не сломав ноги? Майк, может, и почувствует себя лучше. Только для Джерри это не станет актом благотворительности.
И сейчас она понимает, что для Лени тоже. Она обманывала себя все это время. Чувствовала, как становится сильнее, и думала, что сможет забрать с собой этот дар куда угодно. Думала, что сможет упаковать весь источник Чэннера внутри, будто новый протез.
Но теперь… Теперь одна мысль о том, чтобы все бросить, возвращает прежнюю слабость. Будущее раскрывается перед ней, и Кларк чувствует, как деволюционирует, сворачивается в какого-то доисторического головастика, проклятого памятью о том, каково это — быть сделанным из стали.
«Это не я. И я никогда такой не была. Меня использовал рифт…»
— Кажется, — помолчав, произносит Лени, — я не настолько сильно изменилась, в конце концов…
Лабин смотрит так, словно сейчас улыбнется.
Выражение его лица пробуждает в ней какой-то смутный, нетерпеливый гнев.
— А зачем сюда вернулся ты? — требует она ответа. — Тебе всегда было глубоко наплевать, что мы делали или почему. Ты всегда заботился только о себе, что бы это…
Что-то щелкает. Виртуальная улыбка Лабина исчезает.
— Ты знаешь, — решает Кларк. — Ты знаешь, в чем дело.
— Нет.
— Ерунда, Кен. Майк был прав, ты чересчур много знаешь. Ты точно знал, какие вопросы задавать сухопутникам о процессорах на бомбе, ты все знаешь о мегатоннах и диаметрах пузырей. Так что происходит?
— Я не знаю, честно. — Лабин качает головой. — У меня есть… опыт в определенного рода операциях. А почему это должно тебя удивлять? Или ты действительно думала, что сюда попадают только из-за случаев домашнего насилия?
Наступает тишина.
— Я не верю тебе, — наконец произносит Кларк.
— Это твое право, — отвечает Лабин, в его голосе почти слышится грусть.
— Тогда почему ты вернулся?
— Сейчас? — Лабин пожимает плечами. — Я хотел… хотел сказать, что мне жаль. Из-за Карла.
— Карла? Мне тоже. Но это уже давно в прошлом.
— Он очень заботился о тебе, Лени. И со временем бы вернулся. Я знаю это.
Она глядит на него с любопытством.
— Что ты…
— Но во мне на уровне инстинкта вбита жесткая секретность, понимаешь, и Актон мог видеть сквозь нее. Все, что я совершил… прежде. Он мог все увидеть, не было…
«Актон мог видеть…»
— Кен, мы никогда не могли на тебя настроиться. Ты знаешь об этом.
Он кивает, трет руки друг о друга. В тусклом голубом свете Кларк видит, как пот бусинами выступает на его лбу.
— Нас тренировали, — голос больше похож на шепот. — Допрос Ганцфельда — это стандартный прием в корпоративных и правительственных арсеналах, поэтому ты должен уметь… блокировать сигналы. Я мог с большинством из вас. Или просто оставался в отдалении, чтобы это не стало проблемой.
«Что он говорит? — спрашивает Лени себя, уже все понимая. — Что он говорит?»
— Но Карл, он просто… он слишком низко опустил уровень ингибиторов… И я не мог сдержать его.
Он проводит ладонями по лицу. Кларк никогда еще не видела его настолько нервным.
— Ты знаешь, когда у тебя появляется это чувство, — объясняет Лабин, — когда тебя поймали на краже печенья из банки? Или в постели с чужой женщиной? Для него существует формула. Какая-то специальная комбинация нейромедиаторов. Когда ты чувствуешь, что тебя, понимаешь… раскрыли.
«Боже мой».
— У меня есть… нечто вроде условного рефлекса, — рассказывает он. — Оно просыпается, как только эти вещества появляются в крови. Я это даже толком не контролирую. И когда чувствую, глубоко внутри, что меня раскрыли, то просто…
«Пять процентов, — сказал ей Актон когда-то давно. — Может, десять. Если будете держаться на этом уровне, с вами все будет в порядке».
— На самом деле у меня не было выбора, — говорит Кен.
«Пять или десять процентов. Не больше».
— Я думала… думала, он просто беспокоился об истощении кальция, — шепчет Кларк.
— Прости меня. — Лабин неподвижен. — Я считал, что, когда спущусь сюда… Считал, так будет безопаснее для всех, понимаешь? И все бы так и случилось, если бы Карл не…
Она смотрит на него, оглушенная, слова доносятся словно издалека.
— Как ты мне можешь рассказывать об этом, Кен? Разве твое признание — не нарушение безопасности?
Он неожиданно встает. На секунду ей кажется, что Лабин сейчас ее убьет.
— Нет, — отвечает Кен.
— Потому что предчувствие говорит тебе, что я уже мертва. Что бы ни случилось. Нет никакой
