Меня назначили главным механиком УВПС, установили оклад 1200 рублей. В штабе УВПС мне выделили какую-то комнатушку, выдали амбарные книги. Что мне делать, я не знал. Ходил по строительству, смотрел на работу механиков. Как-то встретился Бухно.
— Ну как, осваиваетесь? Не тушуйтесь, это временно, пока Наркомстрой согласует нашу судьбу с НКО. А вы пока перепишите все машины и механизмы, подберите на них паспорта из нашего архива. Главного механика забрали на военный завод.
Я не знал, что куда отнести. Вибратор — это машина или приспособление? А пускатель к бетономешалке? Не на все были паспорта, и я не знал, как назвать тот или иной строительный механизм — я их видел первый раз и даже не всегда знал их назначение.
Олеся с женской привычкой проявлять заботу о семье взяла нас под свое крыло: стирала наше белье, что-то стряпала, когда мы покупали на рынке на свои тысячи что-то съестное, чтобы дополнить тощее питание в столовой, штопала, убирала. Возле нее все время крутился Николай, и, кажется, не без успеха — говорят, и каплей воды можно разрушить камень.
В Саратов эвакуировался МХАТ. Репертуар его был классическим, актеры были известны всей стране. Это неповторимый Иван Михайлович Москвин, Алла Константиновна Тарасова, блистательный Анатолий Петрович Кторов, неподражаемый Алексей Дмитриевич Попов, Павел Массальский, Николай Черкасов и многие другие замечательные мастера сцены и кино.
Не побывать на спектаклях МХАТа было бы непростительной ошибкой, но Николай меня не поддержал, а Олеся сослалась на усталость и домашние дела. Я закупил себе билеты на все постановки. Это не сказалось на моем бюджете, поскольку стоимость билетов была низкая — 10–35 рублей. Это были незабываемые театральные вечера! Я посмотрел постановки «На дне» по Горькому, «Без вины виноватые» по Островскому, «Анна Каренина» по Толстому, «Три сестры» по Чехову и многие Другие.
На фоне войны, наших странствий с Украины к берегам Волги, тяжелых серых будней, моральных и физических испытаний блеск театра ошеломлял и делал жизнь сказочной. Постановки захватывали, чувства обнажались до предела, все мысли и образы связывала сцена. На фоне такого мощного духовного подъема покажется смешным, что в антрактах все, и я в том числе, срывались со своих мест и мчались по парадным лестницам в буфет, где продавали без карточек по два бутерброда с колбасой и кофе. Это было бы смешно, если бы не было трагично…
Домой я возвращался по темным улицам, звенящим ледком замерзших луж. Шла весна 1942 года. Запах ранней весны будоражил чувства. Пахло талым снегом и морозом, мысли занимало увиденное и услышанное в театре. Эх, и поделиться не с кем, разве с яркой луной в морозном небе!
Я уже стал привыкать к крутым поворотам в жизни. По Волге шел ледоход, величественное зрелище для видящего это впервые. Льдины и целые ледяные поля медленно и неудержимо плыли по реке. У берега лед тыкался в землю, и его закручивало.
Так закручивало и мою жизнь. Срочно нас собрали у Краснова. Он дал приказ выдать нам командировочные удостоверения, деньги, и завтра же нам предписывалось выехать поездом в Кемерово. Там нас встретит Бухно, и мы поступим в его распоряжение.
В Саратове для погрузки в эшелоны имущества УВПС оставались все рабочие, Серкин и Потехин. В железнодорожную кассу был подан список на продажу нам билетов. Нужно было срочно отоварить продовольственные карточки, чтобы обеспечить питание в пути.
Вновь в одном вагоне собрались однокурсники-ростовчане и наши товарищи по жизни и работе. Прощай, Саратов, прощай, МХАТ, а Николай Косенко прощался с Олесей. Последнюю ночь они спали вместе, не стесняясь меня. Утром мы успели сходить в столовую, я забрал вещмешок с продуктами и бельем, упакованное одеяло и, простившись с Олесей, ушел, чтобы не мешать. Я не знаю, каким образом она не пошла на работу — в то время за прогул судили.
В купе спального вагона разместились я, Володя Павлов, Петя Пономарев и Петр Минченко. Да, теперь мы ехали не на платформе с углем, не на подводе, а в вагоне пассажирского поезда с удобствами и чаем. Наш поезд шел не по графику, пропуская эшелоны с красными крестами и с зачехленными платформами.
В окна санитарных вагонов смотрели бледные измученные лица, заросшие щетиной, иногда лишь одни глаза забинтованной мумии. Такие глаза — словно из амбразур — решетили мою совесть: мы, здоровые молодые ребята, едем в ту же сторону, куда едут эти искалеченные, страдающие от физической и душевной боли бойцы.
Не один встречный поезд заставлял меня краснеть и думать о справедливости. В теплушках с отодвинутыми дверями сидели, свесив ноги, солдаты или виднелись крупы лошадей, на площадках платформ везли орудия, дымили полевые кухни. Таким поездам на запад была «зеленая улица», а мы, пропуская их, не спеша ехали в тыл, в далекую Сибирь, точно это было скрытное бегство. Возможно, так думали и люди в теплушках.
Через несколько суток, ночью, мы приехали в Новосибирск, где наш вагон прицепили к поезду Новосибирск — Кемерово. Через начальника станции Новосибирск-главная с разрешения военного коменданта станции кто-то из наших послал телеграмму в Кемерово о нашем прибытии в Новосибирск. Через сутки в Кемерове нас встретил Бухно и отвез в общежитие ИТР. Я поселился с Петей Пономаревым в двухместной комнате. Бухно разрешил использовать остаток дня для мытья в бане и приведения себя в порядок после дороги, а утром к 9:00 велел всем собраться в красном уголке общежития.
Наутро Бухно сообщил, что все мы будем работать на строительстве азотно-тукового комбината. Я был назначен мастером сантехконторы, и мне поручалось построить участок производственного водопровода к одному из цехов. Наша контора была размещена в промзоне в четырех километрах от города, туда ходил трамвай. Прорабом был назначен Серкин.
Он встретил меня утром на проходной завода, повел в столовую, и нас довольно быстро обслужили в зале ИТР. Потом он повел меня на заводскую площадку, показал чертеж сетей водопровода и участок, который должен построить я.
Он прислал геодезистов, и они сделали разбивку трассы. Сложность состояла в том, что водопровод из чугунных труб диаметром 300 мм пересекал железнодорожную ветку, по которой почти непрерывно сновали маневровые «кукушки», увозя готовую продукцию и доставляя сырье в цехи. Новый цех уже выпускал продукцию — к нему был подведен временный стальной трубопровод прямо по поверхности земли. Второй сложностью были грунтовые воды: водопровод укладывался на глубине 4–6 метров, что диктовалось проходом водопровода под полотном железной дороги. Сроки строительства постоянного водопровода были весьма жесткие.
На следующий день Серкин на планерке познакомил меня с командиром строительной роты, узбеком по национальности. Тот пообещал начать работу на участке через час. Колонной по четыре пришла строительная рота с лопатами на плечах. Солдаты выглядели весьма непривлекательно — грязные, небритые, истощенные узбеки. Они почти не понимали или совсем не понимали по-русски.
Вместе с командиром роты мы начали расставлять солдат вдоль трассы, отмеряя каждому участок соответствующей длины. Траншея под водопровод при такой большой глубине должна копаться с откосами, но это значительно увеличивает объем разрабатываемого грунта. Серкин решил копать на всю глубину шириной один метр с креплением стенок траншеи и с переброской грунта с глубины по полкам. Работы начались. Но как работали! Еле-еле, без интереса и энтузиазма. Меня поразила леность не отдельных солдат — это бывает в любых коллективах, а всеобщая апатия.
Я разговорился с командиром роты, и он рассказал то, что сразу заставило меня по-иному взглянуть на общую массу солдат. Узбеки были оторваны от родных мест, которых они никогда не покидали, не видели городов, не знали иной жизни, кроме как в пределах родного аула. Дома они питались пресными лепешками, и черный непропеченный ржаной хлеб вызвал у них массовые желудочные заболевания. Непривычны они были и к другой нашей пище. Работа была тяжелая, тоже им непривычная, как и совершенно непривычными были условия жизни.
На рытье траншеи и котлованов под колодцы производительность была очень низкой. От меня требовали выполнения норм выработки и сроков выполнения работ по графику, а я требовал от солдат строительной роты и от командира роты…
1 Мая состоялась демонстрация, а вечером были массовые гулянья в городском парке на берегу Томи. Местные жители переезжали на лодках на левый берег реки, поднимались на крутые, прогретые солнцем
