помогал.
В один из дней комдив созвал всех командиров и заявил, что разведотдел обнаружил утечку секретной информации, и об этом стало известно в штабе армии. Приказано было всех девиц, которых подобрали по дороге на фронт, пропустить через разведотдел и отдел контрразведки СМЕРШ. После проверки всех отправить в Осташков.
У нас был капитан, командир отдельного истребительно-противотанкового артдивизиона, высокого роста красавец и умница. Он один из немногих, если не единственный в дивизии, был награжден орденом Красного Знамени. Я уже описывал, как были одеты офицеры-артиллеристы в нашей дивизии, но этот капитан выделялся среди всех. У него в подчинении служил командиром батареи старший лейтенант Капитохин, сын комдива. Может быть, поэтому капитан, назовем его Кравцов, осмелился дерзко заявить:
— А я свою не отдам!
Младший Капитохин тоже сказал, что не отдаст. Старший Капитохин сверкнул глазами и повысил голос:
— Под трибунал захотели?! Мы на фронте и вот-вот начнем боевые действия, а среди нас черт знает кто! Попробуйте не выполнить приказ! — пригрозил он. — Тем более ты, сукин сын! — сказал он своему сыну.
У Кравцова ППЖ была под стать ему самому, настоящая красавица, нежнотелая, рослая, пышущая здоровьем и молодостью. Таких редко можно увидеть, не говоря уж о том, чтобы быть с ней близким. Поговаривали, что между ними страстная любовь, что Кравцов дал ей обещание жениться, как только представится возможность. И вот теперь он должен отослать ее на проверку в СМЕРШ, а затем ее отошлют в Осташков! Расстаться с любовью ему казалось невозможным.
На следующий день к штабным банькам-землянкам стали прибывать девушки. Их привозили командиры частей и нервно курили, ожидая, когда тех «пропустят» через фильтр «СМЕРШа». Привез свою Наташу и Кравцов — приказ есть приказ! Уехал он чуть ли не под конвоем, в сопровождении своих офицеров — Наташу не отправили в Осташков, ее забрал себе замкомандира дивизии подполковник Пастухов. В моей голове это не укладывалось. Возможно ли такое?
Капитохин-старший — еще куда ни шло, хотя он и почти старик. В ночь под новый, 1943 год он собрал командиров полков и других частей и, разлив по стаканам водку и коньяк, поднял свою золотую с филигранью рюмочку чуть больше наперстка. В тосте комдив тепло поздравил всех с наступающим Новым годом, пожелал нашему народу победы, а каждому присутствующему — счастья и успехов, долгой жизни. Пили стоя — всем сесть было негде, даже стояли плотно друг к другу. Когда спиртное развязало языки, все начали говорить наперебой. Капитохин спросил, почему нет Кравцова. Кто-то не без ехидства сообщил, что он встречает Новый год по-своему, с молоденькой ППЖ. Тогда Капитохин под смех присутствующих сказал:
— Всех женщин… невозможно, но к этому стремиться надо! — И выпил свой «наперсток» за женщин. — Мне теперь хоть рукой погладить, и то приятно!
Мне показалось несколько странным, что этот убеленный сединами интеллигент высказывает такие мысли в присутствии сына, но я допускал, что Наташа могла бы стать предметом отцовской ласки этого человека. Но Пастухов!..
Это было само воплощение грубости — полный, приземистый, с мясистым рябым лицом грубых очертаний, безграмотный, плохо воспитанный простолюдин. Это он на дороге поднял палку на шофера и офицера, и, как говорили, не первый раз. Всем своим видом он поразительно походил на стареющего бульдога. И вот такой забрал в свою постель прекрасную девушку!
Вскоре возле наших бань построили небольшую избу для Капитохина и Пастухова. Капитохин тоже обзавелся ППЖ, милой, но не такой роскошной красавицей, как у заместителя. Наташа вначале сопротивлялась Пастухову, но он был настойчив, и несмотря на то, что девушка была готова покончить с собой, в итоге ей пришлось покориться. Все же Наташа передавала Кравцову при случае с офицерами записки, папиросы «Казбек», шоколад. Кравцов метался, как лев в клетке, грозился всех перестрелять и пустить себе пулю в лоб, но пулю в лоб пустил ему другой…
Над нами часто летала «рама» — немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик «фокке-вульф». Время от времени мы содрогались от воя «ишака» — немецкого шестиствольного миномета. Он был, в принципе, миниатюрным аналогом нашей «катюши», бил по площадям и поражал скопления живой силы. Мины рвались на поле недалеко от нас.
Видел я и воздушный бой двух «мессеров» с нашим «ястребком». Наш истребитель метался, зажатый «мессерами» в карусель, затем резко вывернулся и оказался в хвосте одного «мессера». Засверкали огоньки возле винта, от врага полетели клочья, он задымился и беспорядочно начал падать в лес. Почти одновременно задымил и наш «ястребок», потянул шлейф черного, подкрашенного кровью зимней вечерней зари дыма. От него отделилась точка, и над ней распустился парашют, возле которого акулой метался «мессер». Удалось ли летчику приземлиться живым? Воздушный бой наблюдали многие, кричали, словно подбадривая летчика и предупреждая об опасных маневрах «мессеров», а после падения парашютиста молча разошлись.
Офицеры наших частей в ожидании приказа на наступление все чаще сидели в передовых окопах, изучая оборону противника на отведенном нашей дивизии участке. Велась разведка боем, выявлялись огневые средства противника.
Противник занимал очень выгодные, сильно укрепленные позиции на высоком правом берегу притока реки Ловати, южнее Старой Руссы. Высокий берег господствовал над пологой лесистой местностью нашей обороны. Стоило нашим разведгруппам появиться на льду реки, как шквальный пулеметный огонь срезал их, не помогала и ночь — противник освещал реку прожекторами и ракетами.
Я был плохо информирован о положении на фронтах. Радио у нас не было, не проводились и политинформации. Лишь из отрывочных разговоров офицеров я знал, что под Сталинградом ведутся жестокие бои по окружению и уничтожению большой немецкой группировки. Сильные бои ведутся и на Северном Кавказе.
В конце января 1943 года командир дивизии собрал совещание в оперативном отделе и с какой-то радостью, словно он именинник, сообщил, что получен приказ о наступлении, с чем он всех и поздравляет.
Меня вновь отправили в шалаш взвода охраны штаба, а через день все пришло в движение. Наши части в 3 часа утра, после непродолжительной артподготовки по подавлению огневых точек противника, поднялись и пошли цепь за цепью по льду реки. Немцы по артподготовке поняли, что наша дивизия и соседи начали наступление. Они открыли ураганный огонь по атакующим, но еще во время артподготовки часть пехоты придвинулась к реке и перешла через нее вслед за огневым валом. Это спасло от смерти многих, но не всех. На лед обрушился артиллерийский и минометный огонь, резанули пулеметы и автоматы, взвились осветительные ракеты. Бойцы, обходя полыньи, сбивались в кучи, и по ним хлестал губительный огонь.
Атакующие дошли до крутого правого берега, оказались в мертвой для обстрела зоне, накопились и полезли по обледенелым склонам наверх. Те, кому удалось добраться до верхней кромки обрыва, забросали гранатами окопы и дзоты, бросились в атаку. Немцы перенесли артиллерийский огонь на свои позиции, поражая своих и наших. Советская артиллерия била по ближним тылам противника и по второй линии его обороны.
На открытом поле наши полки несли большие потери, но другие, в зоне лесов, продвигались быстрее, и враг вынужден был отходить на всех участках, чтобы не попасть в окружение. К семи часам утра атакующие вышли на заданный рубеж и сочли свою задачу выполненной. Командиру дивизии прислали донесения все части, которые вышли к реке Ловати.
Капитохин ликовал и на радостях объявил, что засыплет всех орденами и медалями. Однако с рассветом поступило донесение, что наши войска вышли не на Ловать, а на небольшую параллельно текущую речку. Комдив рвал и метал:
— Да вы что, заплутались в трех соснах! Да я вас! Немедленно поднять всех в атаку и продолжить наступление до Ловати!
Он немедленно послал Пастухова разобраться во всем и организовать дальнейшее продвижение
