— Ты был в его окопе?
Круман замялся, а затем под напором Садыкова признался, что не был, но подползал к гребню, долго слушал и, не услышав ни звука, посчитал, что Вуймин умер.
— Какой приказ ты получил?
— Оказать помощь раненому, дождаться темноты в его окопе и вынести в тыл.
— Почему ты не выполнил приказ?
Круман молчал, повесив голову.
— Бери сумку, немедленно окажи помощь раненому и вынеси его, не дожидаясь темноты!
Круман ответил, что одному из окопа Вуймина ему не вытащить — он очень тяжелый.
— Вам поможет связной!
Круман взял сумку, и не побежал перебежками, а пополз на передовую. Садыков вырвал у меня из рук винтовку, дослал патрон и, прицелившись, выстрелил в голову Круману. Затем он приказал связному Васильева забрать у застреленного Крумана сумку, взять санитара Козбекова и пойти на передовую, вынести Вуймина, оказать ему помощь в нашей зоне в укрытии и отправить в тыл.
Вскоре я увидел, как двое тащат на шинели третьего, и бросился им помочь. Поднялась сильная стрельба, начали рваться мины, и мы осторожно опустили Вуймина в окоп. Сгибать его было нельзя из-за сквозного ранения в живот, но всех нас могли убить, если бы мы продолжили двигаться на виду у врага. Опустив Вуймина в окоп, мы рассыпались в ближайшие окопы и под сопки. С четверть часа продолжался плотный огонь, но после стих.
Мы вернулись к окопу, в котором стонал Вуймин. Как теперь его вытащить? Если взять за плечи и ноги, то мы можем согнуть его в поясе и не только причинить невыносимую боль, но и повредить его разорванные пулей внутренности. Тогда я лег на песок, опустил руки в окоп, подсунул ладони под поясницу Вуймина. Она была обильно мокра от крови. Вуймин увидел мое лицо близко к своему, узнал и слабо пожаловался:
— Вот видишь, Саша, и меня ранило, как Бугаева, скоро и я умру…
У меня перехватило горло, и я не мог найти слова утешения. Проглотив комок, я сказал ребятам:
— Поднимайте одновременно и на одном уровне со мной!
Мы снова хотели взяться за концы палатки, один в ногах и двое в голове, но поняли, что для раненого это равносильно смерти. Тогда я сказал:
— Давайте тащить по песку, обходя неровности.
Так и сделали. Чего только не может вынести человек, какие мучения, какие нагрузки! Потом Вуймина на КП перевязал Живайкин.
— Пить, пить! — просил раненый, но Живайкин запретил — это смерть. Вода вынесет в брюшину содержимое кишечника, и тогда конец. После я узнал, что Вуймин попал в медсанбат, а затем в госпиталь, остался жив. Спасло его то, что перед ранением он голодал.
Вечером я еще был жив и передал командиру взвода, что в его взводе осталось 18 бойцов.
— Вы будете девятнадцатым, — сказал он. — Вы теперь мне не нужны, а оборону надо держать. Идите к помкомвзвода в его распоряжение.
Ночью я нашел помкомвзвода.
— Ну что же, — сказал он, — нас осталось 16, еще двух ранило. Идите по траншее до конца, а потом немного поднимитесь влево, и там будет окоп. Это наш последний окоп на стыке с соседом. Смотрите в оба, такие стыки любит противник!
В темноте меня окликнул солдат, лежавший не в окопе, а в воронке. Мы поздоровались, и я сказал, что прислан к нему, чтобы он не скучал.
— Ладно! — сказал он. — Я немного отдохну, а ты посматривай.
Смотреть в кромешной темноте было не на что, только иногда немецкие осветительные ракеты озаряли все мертвенным, голубоватым светом. Я увидел, что перед моим окопом в сторону противника росли редкие лозы краснотала, и это меня несколько озадачило. Как мы отсюда увидим идущего в атаку врага? Надо бы передвинуться на вершину гряды, но мне сказали быть здесь…
Спустя некоторое время ракеты начали хлопать чаще, освещая наш передний край, а затем на флангах длинными очередями открыли огонь пулеметы. Создавалось впечатление, что немцы начали ночную атаку.
Я смотрел во все глаза, стараясь на фоне неба заметить немцев, хотелось вылезти из окопа и подняться на вершину гряды — хуже нет, когда не знаешь, что происходит, и не можешь принять ответные меры, обезопасить себя и других. Мой напарник вел себя вяло, — видимо, такая кутерьма была ему привычна.
Ракетницы начали хлопать прямо возле нас — значит, немцы уже рядом с нами, за вершиной гряды?! Стрельба велась куда-то в наш тыл, противник был выше нас, близко, но нас не видел. Я положил перед собой гранаты и метался по окопу, стараясь увидеть врага. Вновь прозвучал выстрел ракетницы, и ракета взлетела над самой моей головой. Ага, вот он откуда стреляет! Я схватил гранату, намереваясь бросить ее, но вдруг почувствовал, как острая боль резанула по низу живота. Ранен? Но ведь я в окопе?! Боль волной начала подниматься вверх, ниже ее я не чувствовал своего тела — оно онемело. Вот волна поднялась к желудку, груди. Я не мог вдохнуть и выдохнуть. Хватая воздух раскрытым ртом, я начал хрипеть и согнулся в три погибели. Мой напарник подхватил меня, тревожно спрашивая:
— Что с тобой? В живот ранило?
Я не мог ответить, хватал ртом воздух, хрипел, сжимая руками живот. Я понимал, что могу обнаружить себя этим хрипом, но ничего не мог поделать. Стрельба над нами прекратилась — значит, ползут к нам! Мой напарник вытащил меня из окопа и, пригнувшись и обхватив за талию, увел в тыл. Как он ориентировался — не знаю, но мы шли на КП, и по мере приближения к нему я начал свободнее дышать, волна онемения и боли начала опускаться ниже и скоро совсем исчезла.
Я сказал напарнику, что мне уже хорошо, но он все же довел меня до КП. Нас окликнули, мы отозвались, подошли. Откинулась палатка, прикрывающая вход в землянку. Там, сильно коптя, горел каганец из гильзы — видимо, в бензин не добавили соли. У сопровождающего спросили:
— В чем дело? Почему вы здесь? Что за стрельба?
— Да вот с ним что-то, в живот ранило, что ли?
— А, это вы Уразов? Что с вами?
— У меня страшно заболел живот, я не мог дышать.
— Ну, напейтесь, отдохните, — предложили нам.
Вода всегда была желанной, жажда мучила больше, чем голод. По-моему, с тех пор и до настоящего времени я стал пить много воды и много есть. Командир взвода Васильев сказал:
— Ну а теперь идите к помкомвзвода, он где-то в ходах сообщения на вершине гряды. Передайте, что завтра, а, вернее, уже сегодня, на рассвете мы пойдем в атаку. Он знает, но напомните. Сообщите санитару Козбекову, что он представлен к ордену Красной Звезды за вынос с поля боя 18 раненых. Я вспомнил, как вчера помогал санитару выносить Вуймина. Это был уже пожилой узбек, флегматичный, плохо понимающий русский язык и вовсе не говорящий на нем, но какой храбрый!
Начинался мутный рассвет, и мы поспешили на передовую. Помкомвзвода выслушал нас и направил меня на правый фланг, а моего товарища — на левый, приказав поднимать бойцов в атаку по его команде, не раньше и не позже. Мне подумалось: о какой атаке можно говорить при таком количестве бойцов, ведь нас осталось всего 16 человек! Нас что, просто хотят поставить под огонь врага и уничтожить?!
По ходам сообщения, отбитым у немцев, я прошел на правый фланг, увидел санитара Козбекова и остался с ним. Я сказал ему, что скоро пойдем в атаку, что надо очистить карабин от песка, иначе его разорвет при выстреле, не забыл упомянуть и о том, что его представили к награждению орденом Красной Звезды. Он слушал меня безучастно и как-то отрешенно, словно предчувствуя недоброе. Тогда я сам взял его карабин, вынул и очистил от песка затвор, оторвал кусок от носового платка и шомполом прочистил ствол.
По траншее прошел помкомвзвода и переставил нас ближе к середине обороны, на острие будущей атаки, вновь напомнил, чтобы без команды не поднимались из окопов, будто боялся, что мы слишком сильно рвемся в бой.
Заря разгоралась багряная, словно уже окрасилась нашей кровью. Подул ветерок, сыпанул нам на
