колеса вагонов на стыках рельсов.
— Братцы, у меня кальсоны мокрые! Может быть, кровь?! — острит Минченко.
— Не-е-е, кровь так не пахнет, — ответил Куриченко, и все захохотали, сбрасывая страх и напряжение нервов. Даже Марта Серкина не одернула остряков.
Утро выдалось пригожее, веселое. Вымытое за ночь небо первозданно голубело без единого облачка. Трава сверкала бриллиантовым радужным огнем. Поезд стоял на станции небольшого городка Глухов. От железной дороги на высокий пригорок подымалась деревянная лестница, виднелась маковка церкви. По лестнице поднимался принаряженный местный народ с корзинами и мешками. Оказывается, рядом был рынок. Из эшелона наперегонки по лестнице бросились мужчины и женщины. Ушли и Серкины, за ними наши «старики» Минченко и Куриченко. Я боялся отстать от поезда, поскольку не было известно, когда он тронется в путь. Да и оставлять наше хозяйство без присмотра было нельзя — в мирное время всегда опасались воров, а теперь такая опасность росла изо дня в день.
Напротив нашей платформы стоял товарный вагон соседнего эшелона, идущего в противоположную нам сторону. В отодвинутую дверь были видны нары, покрытые соломой, на полу вагона на такой же соломе ползали и сидели дети. С нар возле двери смотрел, лежа на животе, старик с мохнатой бородой, а у двери, свесив ноги, сидела молодая девушка и грызла сухарь. Ее нос и глаза были красные, и время от времени она вытирала слезы и шмыгала носом.
Теплый солнечный день бабьего лета начал портиться. С запада надвигались серые тучи, солнце начало играть в прятки. С высокого пригорка по деревянной лестнице спешили к поезду наши рабочие, боясь опоздать и отстать от эшелона. Поскольку путь движения нашего эшелона держался в секрете, отставший мог попасть в сложное положение. Его могли принять за дезертира и даже шпиона.
К нашей платформе гурьбой возвращались супруги Серкины и остальные ребята. Серкин нес огромного живого гуся, а ребята — какие-то кульки, картофель, яблоки, из карманов белыми пробками выглядывали бутылки. Серкины решили угостить всех по случаю дня рождения Марты. Марта торжественно объявила, что на обед будет украинский борщ с гусем. Мы уже много дней не ели горячей пищи, поэтому заявление Марты вызвало энтузиазм у мужчин. Все предложили свою помощь.
Я с ведром и кастрюлей побежал за водой к колонке для заправки паровозов. Пока, набрав воду, я пробирался назад по путям и под вагонами, наш эшелон уже лязгнул буферами и медленно двинулся в путь. Сердце ушло в пятки. Я бросился вдогонку, расплескивая воду, но с платформы соскочил Минченко, забрал у меня кастрюлю, и мы благополучно забрались на тормозную площадку вагона. Ехать на площадке было холодно, обрызганная водой одежда льдинками липла к телу. Хорошо, что поезд вскоре остановился в поле, и мы с Минченко пересели на свою платформу.
Народ высыпал из вагонов. Куриченко соскочил на откос пути с гусем под мышкой, но гусь отчаянно рванулся и покатился по насыпи. Куриченко и Павлов бросились его ловить. Из вагонов посыпались крики хохочущих насмешников. Пойманного гуся Куриченко прижал к телеграфному столбу, а Павлов, загнув шею гуся вокруг столба, начал пилить ее перочинным ножичком. Струя крови хлестнула на Павлова, и он выпустил голову гуся. Шея распрямилась, и кровь брызнула на Куриченко. Тот бросил гуся и отскочил в сторону. Бросив прыгающего гуся на землю, горе-резники взобрались на насыпь и начали отмывать кровь с одежды. В этот момент паровоз дал гудок, дернул состав. Куриченко бросился вниз по насыпи, схватил гуся и бросился догонять нас.
Из вагонов торчали хохочущие головы, все потешались над зрелищем, свистели, кричали. Зато им досталось потом, когда на платформе Минченко начал ощипывать гуся — пух летел вдоль состава, как хлопья снега, кружился у вагонов, влетая в открытые двери и окна. Теперь уже хохотал Минченко и, нащипав побольше пуха, выбрасывал его на встречный ветер.
На следующей остановке в поле надо было осмолить гуся. Вся сложность заключалась в отсутствии дров и в неопределенной продолжительности стоянки. Мы соскочили с платформы, бросились вдоль железнодорожных путей собирать щепки и бурьян, разожгли костер и начали смолить. Бурьян дымил, и гусь покрылся жирной копотью. С вагонов кричали, давали советы, острили, просили угостить копченой гусятиной. Минченко за словом в карман не лез и хлестко отвечал ядовитыми словами вперемежку с бранью.
Но и нам пришлось хохотать, когда он безуспешно обмывал холодной водой почерневшего гуся, а затем взял да и намылил. Кто-то предложил взять мочалку, Петя Пономарев принес бритву и одеколон. Марта каталась от смеха по сену. Постепенно гусь из черного превратился в серо-желтого. Воду мы набрали из колодца на каком-то полустанке и, разделав гуся, положили его в ведро с водой, установили на кирпичи, развели под ведром огонь. Не успела нагреться вода, как паровоз дал сигнал, и Куриченко, сушившийся у костра, забросал огонь песком, схватил ведро с гусем и догнал нашу платформу.
Теперь поезда двигались медленно, на виду друг у друга, с частыми остановками. Три или четыре раза принимались мы варить гуся. Все помаленьку, не дождавшись праздничного обеда, перекусили, заглушая голод. Вместо обеда был устроен прекрасный ужин, особенно вкусным был борщ. Гусь так и недоварился, однако у всех были крепкие молодые зубы.
Рано утром кто-то быстро шел вдоль поезда и, стучась в каждый вагон, кричал:
— Приехали! Выгружайся!
Было еще темно, моросил дождь, дрожь пробирала не только от холода и сырости, но и от неизвестности. На западе что-то громыхало, и было ясно, что это не гром.
Рабочие бригады, реорганизованные в строительные отделения, взводы, роты под руководством командиров отделений (бригадиров), взводов (мастеров), рот (прорабов) принялись разгружать вагоны вдоль насыпи железной дороги. Вдоль эшелона бегал управляющий трестом Краснов и давал распоряжения, где что складывать. С сегодняшнего дня он стал начальником управления военно-полевого строительства (УВПС) № 23. Его кожаную куртку перекрещивали ремни полевой сумки, карабина и планшетки, он теперь производил впечатление бравого командира.
Супруги Серкины были задействованы, а мы, командиры взводов, когда развернется строительство оборонительных сооружений, должны были сформировать взводы из местного населения.
Свободные от разгрузки рабочие переносили пожитки свои и своих отделений в деревню, которая виднелась недалеко во впадине вдоль речки. Чтобы меньше продовольствия перевозить в село, Краснов приказал выдать пайки на неделю. Крупу, сахар, соль, хлеб, лярд (топленое сало) получили и мы, командиры взводов. Кроме того, нам дали живого поросенка.
Село быстро «оккупировали». Нам всем вместе не нашлось жилья, и изобретательный на выдумки Петр Минченко, увидев в поле у лесистого оврага колхозный полевой домик, предложил занять его. Мы с чемоданами и мешками, взяв мешок с поросенком за углы, пошли к домику. Поросенок отчаянно визжал, дергался. Наша процессия пересекала вспаханное ровное поле под его визг и, наверное, выглядела со стороны странно и смешно.
Открыв гвоздем ржавый висячий замок, мы вошли в наше жилье. В домике не было печи и не все стекла в окнах были целы. Земляной пол был замусорен, но подмести его не представляло труда. В доме был дощатый стол, две лавки. Недалеко был стог соломы, лесистый овраг и дорожка вниз к ключу. Мы нанесли свежей душистой соломы, разостлали на полу, накрыли брезентом, который принесли с платформы, дыры в окнах заткнули соломой. Жилье вышло хоть куда для наших условий, не хватало только печки.
После легкого завтрака отправились в село на совещание командного состава. Инженерно- техническим работникам был зачитан приказ наркома обороны о переименовании треста № 23 в управление военно-полевого строительства № 23, был оглашен список новых назначений. Мы теперь были уже не мастера, а командиры взводов. В приказе говорилось о задачах УВПС № 23 — строить полевые оборонительные сооружения: доты, дзоты, противотанковые рвы, эскарпы и другие сооружения, фронт был близко, армия отступала, ей надо было закрепиться, и это зависело от нас.
Мы вернулись в свой домик. В мешке хрюкал поросенок, а у нас бурчало в животах. Надо его резать, но чем? У нас уже был печальный опыт с гусем. На полке в домике мы нашли ржавый столовый нож, и Павлову вновь предложили зарезать поросенка, никто другой не выразил желания. Надо было наточить нож, и мы разбрелись по полю в поисках подходящего камня. Володя долго точил нож, но на грубом камне добиться желаемого невозможно. Наконец, он плюнул и сказал: «Давайте!»
Минченко и Куриченко вынесли мешок с визжащим поросенком, вытащили его, чего, видимо делать
