мир. Но прошлого не изменить. Синди теперь с ним, и он вполне может считать себя счастливым. Только это имеет значение.
Он смотрел, как жеребенок пытается встать на шаткие ножки, и вдруг понял очень отчетливо, что его злость исчезла. Вместо нее он ощутил глубокий страх. Страх, что эти три человека могут разлюбить его.
Бабушка, дочь и женщина, которую он будет любить вечно.
Как же прав был судья Сорроу! Да, любовь — это дар, а он все время отказывался принять от Дженны этот дар. Любовь терпелива, к чему он никогда не был готов. Любовь светла. Она позволяет людям прощать, не губя их души.
— А это что за лошадка? — спросила Синди, показывая пальчиком на черного жеребца в соседнем деннике.
— Это конь. Он папа маленькой Налы, — объяснил Тайрен.
Синди вздохнула.
— Что такое, Маленькое Солнышко? — спросила Кири.
— Я тоже хочу папу! — простодушно заявила Синди.
Тайрен посмотрел на Дженну. Ее глаза были влажными. Она улыбнулась и кивнула. Пришло время их маленькой дочке узнать правду.
— Солнышко, у тебя есть папа, — проглотив комок в горле, проговорил Тайрен.
Глаза Синди расширились.
— Правда? А где же он, мама? — Она вопросительно посмотрела на Дженну.
— Здесь. — Тайрен приподнял Синди и повернул на своих коленях так, чтобы она смотрела ему прямо в лицо. — Он перед тобой, Синди.
Сделалось совсем тихо. Даже Таюка и жеребенок словно замерли.
Синди некоторое время задумчиво рассматривала Тайрена.
Потом ее личико посветлело, и она радостно обхватила его руками за шею.
— Ты довольна, Маленькое Солнышко? — спросил Тайрен и с усилием сглотнул. Впервые за много лет он боролся со слезами.
Синди прильнула к нему и прошептала:
— Я каждую ночь просила Бога, чтобы ты был мой папа. Сильно-сильно просила.
— Значит, твое желание исполнилось. — Он поцеловал ее в щеку. — И мое тоже. — Он крепко прижал Синди к себе и сказал Дженне: — Нужно поговорить о многом. Объяснить, простить. Пойдем в дом и уложим спать нашу дочку. И потом поговорим.
Дженна смогла лишь кивнуть.
Кири улыбалась.
Они уложили Синди в постель, вышли на веранду и уселись на диванчик-качели. Солнце давно село, и сумерки пахли цветами. Теми ночными цветами, которые в изобилии распустились вокруг дома. Их общего дома.
— Вообще-то этот дом я построил для тебя, — сказал Тайрен. Теперь он мог произнести эти слова легко и свободно. Как будто исчезла ледяная рука, сжимавшая его горло, и все вдруг стало реальным, достижимым. Так хорошо наконец-то говорить правду и делать то, что хотел.
— Что? — Дженна с восхищением посмотрела на него. В лунном свете он был потрясающе притягательным. Его темные волосы, гладкая смуглая кожа. Она знала его лицо до последней черточки. В Окленде, лежа ночами без сна, Дженна вспоминала Тайрена. И видела его не менее отчетливо, чем сейчас.
— Ну да, я все время думал о тебе. — Он повернул к ней лицо. — Я надеялся, что смогу тебя забыть. Но сейчас понимаю, что, построив этот дом, я сделал все, чтобы получилось в точности наоборот.
Она взяла его руку.
— Я тут ни при чем.
— Я люблю тебя, Дженна.
Она коснулась его лица, почувствовав приближение слез. Но сейчас она если и заплачет, то только от радости. От осознания того, что то, о чем она так давно мечтала, вдруг начало происходить здесь и сейчас.
— Я люблю тебя тоже.
— Я всегда любил… и всегда буду любить тебя. — Он прижался щекой к ее ладони, а потом поцеловал. — Я очень сожалею.
— О чем? — удивилась Дженна. — О чем можешь сожалеть ты?
— У меня не было отца, но была мать, которую я любил всем сердцем. И была Кири. Она учила меня, что любовь — это свет и счастье, она всегда была мягкой со мной, всегда была рядом. Я принимал ее любовь, как должное. После того как мы с Кири покинули ферму твоего отца, я посчитал, что путь любви слишком мягок и не приносит нужных результатов. Чтобы выжить, нужно ненавидеть. И я ненавидел. Но вместе с тем, я ни на минуту не переставал любить тебя, хотя и всячески отрицал для себя это.
Он притянул Дженну к себе и взял ее лицо в свои ладони.
— Я очень сожалею, что вел себя с тобой так жестоко и непримиримо. Те слова, которые я сказал тебе в ту ночь… Это было слишком жестоко, неправильно. Это совсем не в обычае мужчин моего племени. И я не хочу, чтобы это стало моим обычаем. Ты замечательная женщина, ты хотела лишь самого лучшего своему ребенку. Нашему ребенку. — Тайрен нагнулся и осторожно поцеловал ее. — Спасибо, что ты так хорошо о ней заботишься. Она такая же, как ты, знаешь?
— Такая же, как ты. — По лицу Дженны потекли слезы, и ей было все равно, хотя из-за туши на щеках наверняка получались черные полоски.
— Значит, ты меня прощаешь? — спросила она.
Он кивнул.
— А ты? Ты прощаешь меня?
Она улыбнулась сквозь слезы.
— Конечно.
Он опустил голову.
— Я не буду покупать землю твоего отца.
— Что?
— Мне стало ясно, что я ненавижу вовсе не Рандольфа. Правда. Дело в моем отце. Это был мой страх — страх стать таким, как он. И именно этот страх заставлял меня унижать каждого, кто ко мне приближался или даже пытался любить меня. — Он помолчал. — Я готов поговорить с Рандольфом, посмотреть, действительно ли он изменился. Вероятно, я смогу помочь ему выправить положение с фермой. Может, дам кредит, может, стану компаньоном… Еще не знаю. Думаю, если разговор сложится, мы подробно обсудим это с ним.
— Я думала… — начала Дженна.
— Ты думала, что я хотел отомстить? — улыбнулся Тайрен.
— Да.
Тайрен покачал головой.
— Больше не хочу. Ни за тебя, ни за нашу дочь и нашу семью. Ведь он сам принадлежит нашей семье. И, кажется, он начал это понимать. — Тайрен ласково гладил Дженну по голове, прижимая к своей груди.
— И что ты хочешь теперь? — затаив дыхание, спросила Дженна.
— Тебя. — Ответ прозвучал просто и по-настоящему. Одно коротенькое слово.
Она сначала улыбнулась, а потом со смехом обвила руками его шею.
— Я у тебя есть!
— И ты, и Синди, и… и все другие дети, которые у нас будут.
— Да. — Дженна счастливо зажмурилась, представив, что все это теперь правда. Что Тайрен будет с нею каждый день. Даже когда он или она будут уезжать, расставаться, они все равно будут вместе. Теперь их ничто не разлучит.
