тарелке только кости да луковые кружочки. Но в доме у нас ни кошки, ни собаки, и вообще, кроме меня и Ванечки, никакой другой живности. А селедку все равно кто-то съел!..
Ванечка перестал ее слушать и перевел взгляд на Лёлю. Она как раз убирала бубен. Плащ со змеями и прочие шаманские принадлежности, еще хранящие ее живое тепло, лежали рядом на промятом диванчике, ожидая, когда их уберут тоже.
Ванечка поднялся со стула, прислушиваясь к обновленному телу. Немного покалывало в пояснице — от долгого сидения перед телевизором, — но боль была привычная, преходящая, он ее и болью-то не считал.
На кухне засвистел чайник. Ванечка пошел его снять и услышал за спиной голос:
— Если ты меня любишь, то я согласна.
Ванечка повернулся к Машеньке.
— Красавица и чудовище, — сказал он.
— Я тебя люблю, — ответила ему Машенька, взяла из рук у Ванечки чайник и понесла в комнату.
А осенью они поженились.
Ян Разливинский
По ком звонит колокольчик…
Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе,
каждый человек есть часть Материка, часть Суши,
и если волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа…
Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем
Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол:
он звонит по Тебе.
…Позывные Земли становились все яснее, все громче. Звездолет «Поиск» вновь вошел в пределы Солнечной системы. Самая яркая звезда на курсовом экране разгоралась с каждым часом все ярче и ярче. Словно полустанки промелькнули мимо Плутон и Уран, Юпитер и Сатурн. Могучая мелодия не умолкала ни на минуту: Родина звала своих сынов! И вот пришел день, когда «Поиск», яркой кометой прочертив голубизну небес, опустился на космодром, покинутый однажды.
Огромная праздничная толпа встречающих терпеливо ждала, пока роботы, похожие на больших божьих коровок, очистят поле и корпус звездолета от следов радиации. Над морем голов полыхали алые полотнища транспарантов и флагов, словно разноцветная жемчужная пена вскипали букеты цветов.
Рокот голосов достиг апогея; он заглушил даже голос комментатора, доносившийся из множества громкоговорителей-«колокольчиков» — ив это время люк «Поиска» откинулся, превратившись в небольшой балкон. Один за другим звездопроходцы выходили на него и замирали, ожидая трап и вглядываясь в залитый солнцем космодром, в трибуну с членами правительственной комиссии, в толпу людей — в надежде увидеть тех, кто провожал их в героический полет двадцать лет назад.
— Здравствуй, Земля! Здравствуй, Родина! Здравствуй, страна победившего коммунизма! — наконец слегка дрогнувшим голосом прошептал капитан и стал спускаться первым…
В столовой было тихо и прохладно. За соседним столиком двое диспетчеров с аппетитом, словно наперегонки, поглощали фиолетовый венерианский борщ — с дежурства ребята, упахались. А в углу кто-то малознакомый, кажется, транзитник из главы «Перед дальней дорогой» копался в розетке с мороженым, — вот и все посетители.
Лично мне нравится бывать в «Аэлите» именно в эти минуты раннего утра. Можно не спеша позавтракать и выпить бокал легкого вина, наблюдая за тем, как из-за «Поиска», издалека очень похожего на заграничный готический собор, возведенный каким-нибудь заблудившимся в песках сумасшедшим паломником, медленно поднимается, разгораясь, золотой диск солнца. Солнце мажет желтизной авангардистки выгнутые бока ангаров и бетонные коробки наблюдательных бункеров, сияет в листве приземистых кривоствольных магнолий и замерших по стойке «смирно» кипарисов вдоль проспекта. В южных широтах утро нежное, как пери, без суетливого птичьего пересвиста и оттого еще более идиллическое. И не нужно опасаться, что кто-то (в такой-то час!) вдруг раскроет книжку и придется сломя голову лететь под вой сирен узкими стальными коридорами все того же «Поиска», или вдруг очутиться в космосе, вверх ботинками над покореженной после метеоритного дождя параболической антенной звездолета. Кстати, как-то на досуге я пообщался с ребятами из пособия по электронике, так они сразу сказали, что параболическая антенна на «Поиске» — это сплошная лажа, все равно, что сигнальные флажки на атомном крейсере. Вы же летаете черт знает где, говорили ребята наперебой и чуть заплетаясь, потому что выпито к тому моменту было не то чтобы много, а очень много, вам бы, блин, еще телеграф туда вписали, а? А я, помнится, улыбался и, тоже запинаясь, говорил: ребята, а мы — ничего, пользуемся. Другой-то нет. Переживаем, когда ее опять в клочки разносит метеоритами. А как ты ее чинишь, настаивали ребята, нет, ну как ты ее чинишь, а? Если вещь прин… принц… ципиально не может работать, а? Хоть ломанная, хоть исправная, а? А я разгонял по стопкам спирт и не спорил… Хорошие ребята из пособия, хоть и технари…
Улыбаясь воспоминаниям, я поднес ко рту очередную ложку вкуснейшего рассольника и тут — опаньки! — в дверном проеме, озаренный со спины солнцем, хоть сейчас вписывай в вестерн ключевым эпизодом, возник Бегунько.
Я тут же пониже приник к рассольнику, да поздно. Нашарив меня своими опухшими локаторами, Бегунько уже пошаркал по вектору.
Бегунько в нашей повести не любили. Вечный пессимист и нытик, он, по замыслу Автора, должен был к финалу перековаться в оптимиста. Но на деле, отработав последние страницы, Бегунько стирал с губ улыбку, гасил живинку во взоре и возвращался к своей привычной форме существования: Нытика Необыкновенного Алкоголизированного.
— Ну, привет, космопроходец, — вяло скрипнул он, устраиваясь рядышком. Сразу почувствовалось, что персонаж уже в приподнятом давлении. — Что, кроме рассольника, ничего нет? И холодный, поди? Скоти-ины… — Я поперхнулся, он вздохнул. — Здоровьишко-то как? Чего кхакаешь-то? Плохо, поди? Эх… Ладно… Новость-то слыхал?
— Кха-кха…
— Ну, конечно, где тебе слышать-то… Наши судьбы решаются, а ты тут рассольником давишься… Эх!
— Да что… кха… случилось-то? — «Ох, убрался бы ты с глаз долой!»
— А то, милый мой, что отошел конец нашей спокойной жизни-то, кончилось благоденствие. Пе-ре- ра-ба-ты-вать нас будут, — придвинувшись одутловатой физиономией, выдавил из себя Бегунько, и раздельно, словно вбивая гвозди в крышку гроба, добавил с угнетающе замогильными интонациями: — Ибо грядет новое. Сокращенное. И переработанное. Издание. Чик-чик.
Губы, которые на 298-й странице должна была расцветить жизнерадостная улыбка победителя, мелко и некрасиво задрожали. Я перестал жевать и кашлять.
— Повтори, Бегунько.
Бегунько охотно повторил, окрасив дубль еще большей безнадежностью. Малознакомый гражданин с мороженым удивленно уставился на нас.
