Она встала, скинула длинную рубаху. Она была очень худа — кожа да кости. Ребра можно было пересчитать. Рак? Скорее всего. Ни-Ни облачилась в платье и вдруг сделалась стройной, как струя, стильной стервой. Она медленно провела ладонями по скользкому шелку сверху вниз — то ли демонстрировала себя, то ли оценивала.
— Ты красивая, — он произнес это почти искренне.
— Зеркало есть? — Она озабоченно обвела комнату взглядом, но зеркала не заметила. Зеркало, что подарил художник, отражало чью-то пустую комнату с разобранной постелью и разнокалиберными бутылками на полу. Посреди была лужа вина.
— Смотрись в мои глаза, — предложил он.
Она последовала совету, наклонилась вперед, уперла ладони в колени.
— И правда! Вот я! И вот еще я!
Ни-Ни уселась рядом с ЗАГРЕЕМ на диван.
— Главное, мама в меня верила. Она знала, что я смогу. Она все время говорила: «Ни-Ни, ты такая сильная, ты поправишься. Надо только еще и это последнее испытание перенести, и тогда — все…»
— Ни-Ни, теперь все позади, — он положил ей руку на плечо. Плечо было не теплое и не холодное. Никакое. Как у всех.
— Да, да, теперь все позади. Я смогла. Теперь уже нет боли. Какое счастье — нет боли! И силы возвращаются.
Нет боли! Счастливица! У него так сильно заныло в груди, что ЗАГРЕЙ едва не закричал.
Ни-Ни вскочила и закружилась по комнате.
— Мне кажется, я могу летать! — Она оттолкнулась от пола и в самом деле полетела. Сделала два круга под потолком и опустилась на диван. — Замечательно! — она поцеловала ЗАГРЕЯ в губы. Ему показалось, что губы у нее горячие. Такого быть не могло, но он был уверен, что ее губы обжигают.
— Меня зовут ЗАГРЕЙ, — ему хотелось, чтобы Ни-Ни поцеловала его вновь.
— Я хочу позвонить. Где здесь телефон?
Он кивнул в угол. Почему-то все сразу кидаются кому-то звонить. Это всегда так. Все помнят какие-то номера и непременно звонят.
Ни-Ни набрала номер. Раздраженно ударила ладошкой по рычагу, вновь набрала. Потом швырнула трубку и скорчила капризную гримаску:
— Занято.
— Кому звонишь? Матери?
— Не-а.
— Жениху?
— Подруге.
— Это так обязательно?
Ни-Ни задумалась. Опять нахмурила брови.
— Нет, конечно. В конце концов, Иришка — стерва. Точно. Можно закурить? У тебя есть сигареты?
ЗАГРЕЙ открыл ящик. Пачку сигарет притащил тайком Тантал. В пачке оставалось еще три сигареты.
Ни-Ни затягивалась и выпускала дым чуточку театрально, видимо, давно не курила. Комнату тут же заволокло густым туманом. Пахло не табаком, а дымом осеннего костра из палых листьев. От этого дыма у ЗАГРЕЯ полились слезы — едкие, обжигающие, бесполезные слезы.
— Ни-Ни, скажи, а как это было?
— Что?.. — она насторожилась. Судорожно затянулась. — Что?.. — В глазах ее был испуг.
— Ну, переход.
— Ничего не было. — Она спешно раздавила окурок в серебряной пепельнице. — Ни-че-го.
— Но что-то ты должна помнить, — настаивал ЗАГРЕЙ, он был жесток, он хотел знать.
— Оставь меня, оставь! Прекрати! — У Ни-Ни затряслись плечи, она попыталась заплакать. Несколько раз она провела ладонями по лицу, размазывая несуществующие слезы.
— Ты должна помнить! Должна! Ты же помнишь все другое!
— Прекрати! — Она зажала ладонями уши.
ЗАГРЕЙ привлек Ни-Ни к себе. Он знал, что она не может испытывать к нему ни любви, ни отвращения. То есть ей может казаться, что она испытывает любовь или отвращение. Но это только иллюзия. На самом деле она к нему равнодушна. Как и ко всем прочим. Как и все прочие.
Она ответила на его поцелуй. И вновь ему показалось, что губы ее горячи. Она застонала, рванулась к нему, исцарапала ногтями кожу. Ей хотелось испытать наслаждение — немедленно, сейчас же. Так со многими бывает в первые дни. Они торопятся есть, торопятся любить, торопятся что-нибудь делать. Но это быстро проходит.
Он достиг венериного спазма, а она — нет. Несколько секунд Ни-Ни лежала неподвижно, глядя в потолок. Потом вздохнула. Все разочарованно вздыхают поначалу, а потом смиряются с тем, что здесь ничего нельзя достичь — ни в любви, ни в трудах.
Он подумал о трудах и вспомнил художника, о его беспримерных тяжких творческих муках. О его борьбе со временем за свет и тепло, о сотнях картин, бесследно исчезнувших в жерле камина. Но может быть, художник наконец сумеет сберечь одну картину?
— Скоро таять начнет, — сказала Ни-Ни. — Я весну люблю. Весной небо сумасшедшее. И облака плывут быстрее, чем осенью.
«Весна. Значит, Прозерпина не скоро вернется», — подумал ЗАГРЕЙ.
И обрадовался.
На потрескавшейся штукатурке стены большое пятно — будто кто-то выплеснул чашку кофе. Рядом красным нарисована стрелка вниз. Вниз ведут ступени, все разной ширины и высоты — не угадать, как ставить ногу. При каждом шаге спотыкаешься и едва не падаешь вниз. Но следующая ступенька не дает упасть — непременно подхватит и поставит на место. А та, что за ней, вновь заставит споткнуться. И так — до самой двери. Прямоугольник из мореного дуба с бронзовой позеленевшей ручкой.
В таверне ЗАГРЕЙ был соизмерим со всеми. ЗАГРЕЙ, не выше и не ниже. В таверне нельзя себя выпячивать. Даже Танат здесь был, как все, — умерял силу голоса и смеялся с оглядкой. Таверна уравнивала. Здесь все было покрыто липкой влагой — мраморные плитки на полу, дубовые панели на стенах, и даже одежда людей темнела пятнами сырости и кожа влажно поблескивала в мутном свете.
Стул, разумеется, шатался, стол был кособок. Стакан, если не придерживать рукой, соскользнет и разобьется. Пол усеян черепками, они хрустят хитиновыми панцирями под каблуками.
Испарения Тартара ползают по таверне многоголовым драконом, заглядывают посетителям в рот. Одна драконья голова особенно настырно тыкалась в губы. ЗАГРЕЙ отгонял ее кожаной мухобойкой.
— А, это опять ты… — буркнула голова разочарованно и поплыла дальше. В центре таверны на стальном проржавевшем обруче чадили вкривь и вкось прилепленные свечи. А под светильником за круглым столом со столешницей из серого мрамора помещался Танат. На голову ему стекали капли горячего воска. Блестящий череп Таната порос редкими седыми волосами. В черных провалах глазниц не видно глаз. У Таната глаза не блестят, даже когда он смеется. А Танат большой шутник.
ЗАГРЕЙ сел напротив приятеля. Мальчишка-официант поставил перед ним бокал с густой, маслянисто поблескивающей водой.
— Я тут такую шуточку на днях устроил, — хмыкнул Танат. Он уже был изрядно навеселе. — Вообрази: девчонка собралась замуж. Парень и умен, и внешности приятной, и при деньгах — дельце свое, и дельце процветающее, с перспективой. И вот наши влюбленные идут вечерком по улице: пройтись захотелось. Бывает такое с влюбленными. Темно, фонари не горят — ну прямо как у нас… А под асфальтом трубу прорвало. Две недели не чинили, промоина образовалась. Парень шагнул в сторону — поглядеть, нельзя ли поймать машину, и асфальт под ним проломился. И вот он в этой ямине с горячей водой плещется, а выбраться не может. А у них свадьба через три дня. И невеста над ним стоит, и вопит, бедненькая, благим матом.
