Потому что я-то не юродивый. Я нормальный. Я такой, как надо. Каким надо быть сегодня и еще больше надо будет завтра. И у меня уже всё есть. И еще всё будет. То же самое, но больше и лучше. И другого мне не надо. И не надо проблем. Никаких.
— Я хотел бы с-сказать тебе несколько с-слов…
— Это ты? Но ты же… Ты же умер! Откуда ты?
— Н-не знаю. Ты п-послушаешь?
— Ну… так это ты что, опять, что ли, начнешь?
— Нет-нет, я… я только… П-понимаешь, как-то мне это казалось неприятно и даже страшно — уйти в такой же темноте, как пришел, ничего не поняв, не прояснив, «не приходя в сознание». Кажется, так и случилось. Только глаза приоткрыл — и всё оборвалось… маму жалко… И что-то же пытался, что-то делал, но, знаешь, как-то ничего не успел. Я пытался о чем-то думать, что-то объяснить себе. Я медленно думал, нетвердо, вечно не о том, но — как мог, и ни к чему определенному так и не успел прийти, и вот… Маму очень жалко… Опять я не о том. Я… я хочу рассказать тебе, что я думал, что у меня получилось или, скорее, не что получилось, а на чем оборвалось. Может быть, ты сможешь, захочешь — дальше, лучше, глубже меня…
— Зачем мне твои мысли, думы твои великие, зачем? Отвяжись от меня!
— Да-да, я понимаю. Я в жизни не стал бы… я никогда не навязывался, никому. И не любил, когда… Но теперь так получается, что меня никто, кроме тебя, не слышит — только ты, ты один. Я знаю, тебе не нужны мои слабые, куцые, нелепые мысли, я знаю. Но от меня больше ничего, совсем ничего больше не осталось… не останется — возьми хоть что-нибудь! У тебя впереди огромная, мимолетно-долгая жизнь, ты еще не знаешь, — что-то ведь может пригодиться. Пусть не сейчас… Знаешь, у мамы на полочке фотография моя, я там еще живой… ну, то есть, естественно… — старая совсем фотография, любительская… ну, это не важно… но я помню, о чем я тогда думал, вот в тот момент, когда снимали — благодаря этой фотографии и помню, — ты знаешь, я представить себе не мог, как много перевернется во мне, как изменятся мои мысли…
— Да на что нужны такие мысли, с которыми на чердаке сидеть и на хлебе экономить?
— Да, наверное, я во многом ошибался…
— Да ты во всем ошибался! Вся твоя жизнь — дурацкая ошибка, тебя не должно было быть. И теперь она исправлена, и тоже по-дурацки. И отстань от меня!
— Да-да, «мне всё не удалось — и даже смерть моя…»
— А вот мне всё удается. Даже твоя смерть! Ты хоть там-то знаешь, что она была не случайной? Ты хоть знаешь, с кем ты говоришь?
— Это не важно, это не важно.
— Ты всепрощенец по жизни был, да? Толстовец?
— Н-нет. Знаешь, я не очень прощал. Это, наверное, тоже ошибка. Но и это, может быть, определяется настройками…
— Да кому, к черту, это интересно? Ты меня уже заколебал резонансами своими. Кому нужны все эти фантазии, фантастики, фэнтэзи?
— «Фантазия инфекционная болезнь, и если вас окружают только здоровые, не беспокойтесь, она вас минует». Это один мудрый человек…
— Да вот здесь он у меня уже, твой мудрый человек! Ты достал уже меня! И если ты не заткнешься, я… я найду таких, которые тебя и там достанут!
— Ах, если бы это было возможно!
— Да и что у тебя брать? что с тебя возьмешь, с тебя даже взять нечего. Ты пустой, ты голый лузер с жалкими обрывками недоношенных мыслей! Кому, на что они могут сгодиться?
— Ты прав! Ты прав! Может быть, они годны только на то, чтобы посмеяться над ними, оттолкнуть их и оттолкнуться от них, чтобы твои, твои собственные были умней и глубже, чтобы они — были…
— A-а, родовспоможение, «акушер мысли». Да иди ты сам туда, акушер! Ты… ты даже не идиот — «идиот» для таких награда, вроде титула, — ты ничто, недоделок, чмо! Не о чем с тобой говорить. Да и нет тебя, и не было никогда. Всё, базар окончен.
— Как-то у тебя язык изменился.
— Всё, я сказал! Или ты думаешь, что тебе уже всё можно, раз ты заглох, как вам всем и положено, под забором? Да — ты так думаешь? А ты вот о мамочке заботился — может, мне о ней позаботиться?
— …Я б-больше не б-буду тебя б-беспокоить.
— То-то, мыслитель. Чмо везде чмо.
— Достаточно. Просыпайтесь. Ну, вот, отреагирование прошло, больше ваш Голос вас беспокоить не будет, как и было объявлено. Вот эти таблеточки, на всякий случай, возьмите с собой. А засим — приятного отдыха.
Так, что у меня дальше по списку? Магазины, банк. К старикам. Ну, вечером, если успею. Хорошо все-таки: ничего не вякает, не нудит, не отвлекает. Голова чистая… Заехать бы к матери урода этого, привезти что-нибудь. Но адреса же нет. И времени. Да и что я, сиделка? медбрат ему? Не сиделка я…
Ну, что, ложиться надо. Завтра — сегодня уже — последний подъем по будильнику. Последний недосып на месяц вперед! Ну, всё у нас?
— Елка, ты костюм мой уложила?.. А это что еще за явление? Ты чего бродишь, как лунатик, вместо того чтобы спать?
— Да-а, в-вы з-завтра улетите, а я?
— Ты чего заикаешься? Ленка, он чего у тебя, заикаться стал?.. У тебя, у меня — сводить надо было к логопеду, занята очень… А тебе еще месяц учиться. Всё, иди и спи.
— П-пап, а кто т-такой истец?
— Это ты где услышал?
— Д-дяденька на улице п-по мобильнику говорил.
— Слышь, Елка? Вот живое свидетельство прогресса, да? Мыто с улицы какие слова приносили? А эти вот с таких лет уже… Лучшая школа: учиться у самой жизни. Истец, Юра, это тот, кто привлекает к ответу, к суду, кто обвиняет в чем-то, за что-то совершённое или не совершённое — за измену, за преступление, за соучастие и за всё плохое, что ты сделал, а может быть, и за всё хорошее, чего не сделал, хотя должен был и мог. Правда, за это может привлечь только один последний истец, которого, наверное, нет.
— Есть, я п-понял! Есть, только его н-не видно!
— Ты-то откуда знаешь?
— Д-дяденька так про него с-сказал.
— Что про него сказал?
— Что он подкрадывается н-незаметно!
— А — апчхи! А ну, марш в кровать! Юриспрудент.
Незаметно. Ко мне вот отпуск подкрался незаметно! Так всё у нас или не всё? Это что? Тряпки… ну- ну. Ладно. Похоже, всё. Даже не верится: уже сегодня я залезу в теплое море, а потом зароюсь в горячий песок. С головой! Обратив ко всему миру свою высоко задранную… Хоть и без перьев. А все-таки, как это так?
Этого же не может быть — или я чего-то не понимаю? А вот сейчас спросим, он всё знает. Спит? В субботу? А сколько сейчас времени? Опять встали, что за черт? Во, есть контакт!
— Жор, слушай — извини, что так поздно, разбудил, да? Да ничего не стряслось, вопрос один… Да нет, никто. Ты только не думай, что это розыгрыш или шутка. Короче, слушай, вот страус, когда опасность для его жизни — хищник там или охотник, — прячет голову в песок, да? а задница торчит, он даже не приседает. Да ни к чему не клоню, я про страуса в натуре, в природе. Вот скажи, ведь это ж был естественный отбор, да? закреплялось там, передавалось то, что помогает выжить. Тогда как же могла закрепиться такая повадка? Да я знаю, который час, то есть, не знаю, но я завтра — сегодня уже — улетаю. Понимаешь, как-то в первый раз в жизни появилась какая-то лишняя мысль, ну, которая ни к чему не нужна, а удивила: ведь они ж должны были с такой политикой все вымереть еще тогда, а они живут. Это — как? Да не надо в Скворцова-Степанова, не надо в отдельную… Ну, извини… Ну, чего-то вот въехало в голову, а