— Я… — Юра облизнул внезапно пересохшие губы. Тщетно. Язык тоже пересох. — Я не понимаю…
— А по-моему, — спокойно сказал Иван, не сводя с Юры холодных глаз, — ты все уже понял. Но, конечно, если тебе совсем даже не нужно на Рею — тогда другой разговор.
— Мне очень нужно на Рею, — тихо, но твердо сказал Юра, глядя прямо Ивану в лицо.
— Тогда не хер из себя маромойку строить, — сказал Иван.
СЦЕНА 7. ИНТ. ГОСТИНИЦА, ТРИСТА ШЕСТОЙ НОМЕР. ВЕЧЕР
Юра старательно пригладил волосы. Потом постучал.
— Войдите, — донесся изнутри низкий хрипловатый голос. Юра вошел.
Зная, кто за дверью, Юра старался владеть собой, но все же обомлел. Этих великих людей он с раннего детства видел на экране, миллион раз видел и миллион раз восхищался, — но никогда не был от них так близко. И уж подавно даже не мечтал оказаться с ними в одной мизансцене. Даже мысленно он не мог себе представить, что к ним можно будет обращаться по именам. Даже сейчас, когда до них было шаг шагнуть. Нет уж, пусть так и будут Быков и Юрковский. Хотя бы пока. Господи, как Быков спел тогда «На сопках Маньчжурии» — больше десятка лет прошло с тех пор, как Юра совсем еще мальчишкой впервые увидел ту ленту, а до сих пор слезы наворачиваются и ком подступает к горлу; никто ни до, ни после так эту песню спеть не смог… Вся русская сила и вся русская боль была в этом голосе, в этом лице, в этих широких беспомощных плечах… А Юрковский? Потрясающий, исполненный врожденного благородства и ума, но способный сыграть кого угодно — и дубину дворецкого, и хитрющего первосвященника… У Юры буквально ноги подкашивались.
— Что вам? — глуховато спросил Быков.
— Я… Я не знаю… — пролепетал Юра. Потом перевел дыхание, собрался с силами. Он никак не мог заставить себя посмотреть на блистательных актеров прямо — ни на того, ни на другого. Ему было стыдно. Ему было стыдно, что впервые он встретился с ними вот так. Играя вот ЭТО. Ужас. Хоть сквозь землю вались. — Понимаете, мне нужно на Рею. Очень нужно.
— Фамилия? — отрывисто спросил Быков.
— Бородин. Юра… Юрий Михайлович Бородин.
— Профессия?
— Вакуум-сварщик.
Быков тоже не глядел на Юру; сидел сутулый, как придавленный, и мрачно разглядывал пол. Да и Юрковский вертел в руке бокал с вином и был целиком поглощен рубиновыми отсветами в бокале. И Юра вдруг шестым, седьмым чувством, которое только и дает хорошему лицедею возможность всегда чувствовать партнера, всегда подыграть любой, самой мелкой его инициативе, всегда подхватить и отпасовать обратно на дальнейшую разработку любой оттенок, любую тончайшую перенастройку, которую плохой лицедей воспримет лишь как допущенную партнером обескураживающую неточность, и этим шестым-седьмым чувством Юра понял, что Быкову и Юрковскому тоже не по себе. Может быть, даже тоже — просто стыдно. Или хотя бы неловко. От того, ЧТО сейчас надо будет играть.
Да елы-палы, да неужели? Ни хрена себе… Но они-то, они-то зачем?
А когда изумление отступило, у Юры будто гора с плеч свалилась. Я не один! Мы все тут заодно! От радости кровь будто вскипела. Ему захотелось подпрыгнуть и запеть во все горло.
Но вместо этого он просто заиграл.
— Понимаете, — он наконец поднял на Быкова честные глаза, — у меня заболела мама. Приступ аппендицита. Понимаете, я никак не мог уехать… Брат в экспедиции… Отец на полюсе сейчас… Я не мог…
Юрковский аккуратно поставил бокал с вином на край стола.
— Скажите, юноша, — проговорил он, — а почему вас не заменили?
Какой у него голос, подумал Юра. Неповторимый голос. Просто мурашки по телу…
— Я очень просил, — ответил он тихо. — И все думали, что я успею. И к тому же… Я в бригаде лучший. Вы посмотрите в рекомендации… Ребята без меня… ну… Им будет очень трудно.
Некоторое время все молчали. Быков смотрел в пол. Юрковский смотрел на Юру, и в его выпуклых глазах читалось неподдельное сочувствие.
Но реплика его лишена была всякого сочувствия:
— Совершенно не понимаю, зачем нам пассажир.
— Честное слово, я никому не буду мешать, — убедительно сказал Юра. — Ия готов на все.
— Вот как? — с усилием выдавил Быков. У него даже голос осип от нежелания говорить то, что ему надлежало говорить. И Юра был благодарен ему за это. Какие хорошие люди, подумал он. Мало того, что замечательные актеры, так еще и люди замечательные… Но зачем они тогда?
— Да, — тихо сказал Юра. — На все.
— Интересно, — манерно произнес Юрковский. — Может быть, юноша, вы уточните?
Юра закусил губу. Беспомощно обернулся на Юрковского, потом снова посмотрел на Быкова. Быков хмуро глядел в пол.
— Не знаю, как вы отнесетесь, но… — выдавил Юра. — Мне сказали, рейсы у вас долгие, и вам…
Еще одно долгое мгновение он просто не мог заставить себя потянуть роль дальше. Но пауза ширилась, недопустимо вспухала; слова уже стали не нужны, реплики кончились, поодаль демиург замолотил кулаком воздух: давай, мол, давай! — и Юра наконец решительно расстегнул ширинку и спустил штаны.
СЦЕНА 8. ИНТ. ГОСТИНИЦА, ТРИСТА ШЕСТОЙ НОМЕР. РАННЯЯ НОЧЬ
Юрковский пригубил из своего бокала. Покатал вино во рту, проглотил. Посмотрел бокал на просвет. Лицо его было исполнено тихого довольства.
— Какой сладкий, — томно сказал он.
Быков поскреб себя по голой волосатой груди. На грудь загодя побрызгали водой, чтобы казалось, будто Быков весь потный.
— Удачно получилось, — чуть брюзгливо сказал он. — Буквально в последний момент, завтра уже старт… Теперь будем этого петушка хором харить всю ходку, до самого Сатурна. Ай да Иван! Услужил! А коли вы как всегда, то и мы как всегда…
Он наклонился, вынул из кармана лежащей на полу куртки бумажник, порылся в нем и извлек странно маленькую да узенькую по нынешним временам, марганцового цвета советскую, с профилем Ленина, четвертную — и, обернувшись, протянул в сторону Ивана; тот, широко улыбаясь, стоял у окна. При виде денежки он торопливо шагнул к Быкову. Взял, сложил пополам и бережно уложил в нагрудный карман.
— Рад стараться, Алексей Петрович, — сказал Иван. — Служу, так сказать, Советскому Союзу.
— Снято! — победно гаркнул демиург.
СЦЕНА 9. ЭКС. ГОРОДСКОЙ ПРОСПЕКТ. ВЕЧЕР
Вышли они из здания вместе, но сразу рассыпались. Иван, гадливо смерзшийся лицом, будто нес опорожнять парашу, вяло помахал рукой и нырнул в свой «сааб». Рванул с места, размашисто харкнув из- под протекторов снежной слизью. Угрюмый Быков, пряча руки в карманах куртки, двинулся было налево,
