В горле стало колко.
Вовка собирался в воскресный детский сад. Машинки сложил в кучу, выклянченный шоколад съел и сейчас скоблил по своей светлой головенке расческой.
Вид у него был серьезный донельзя.
Я даже удивился, в кого у нас такой основательный карапуз растет. В маму, видимо. У папы волос жесткий, он расческой калечится.
Ага, и часы опять слямзены!
— Так, — я присел, напуская на себя строгость, — а тик-таки где?
— Тикка?
В глазах у Вовки было: папа, ты что, подозреваешь меня в чем-то?
Я фыркнул.
— Тикка, тикка… Раньше вот здесь лежали.
Я указал на полку.
Вовкин взгляд проследовал за моим пальцем. Личико приобрело задумчивое выражение. Вовка очень по-взрослому вздохнул.
— Тикка пыг, — сказал он. — И пала.
И развел руками.
Понимать надо было так: часам на полке не понравилось, часы спрыгнули (пыг) и пропали (пала). А он, Вовка, здесь совсем ни при чем.
— Слушай врушу больше, — выглянула, приоткрыв дверь ванной, улыбающаяся Ирка. — Под подушку, наверное, спрятал.
— Под подушку? — повысил я голос.
Измазанный в шоколаде Вовкин рот приоткрылся.
— А вот мы сейчас проверим!
Мое движение, оно, конечно, и не движение было вовсе. Я лишь чуть тулово наклонил, но Вовке и этого хватило. Он взвизгнул и, белея памперсом, умчался в свою комнату.
— Теперь перепрячет, — сказала Ирка.
Она выплыла из ванной, душистая, веселая, в волне горячего воздуха.
— Что со лбом? — спросила.
— Ночная ж смена, — скривился я, трогая пластырь. — Без эксцессов никак.
Ирка внимательно посмотрела мне в глаза.
— Ну, главное — живой… — сказала.
И прижалась ко мне, жаркая, соблазнительная. Под тонким халатиком — ничего. То есть вообще ничего.
Ну какие тут блины?
Впрочем, едва мы губами разлепились, я вздернул пакет вверх.
— Вы это… как его… завтракали?
На меня в возбужденном состоянии косноязычие нападает. Не тем, наверное, думаю.
— Ум-нм, — сказала Ирка. — Нет.
— А я блинов это… купил.
— Ну, — Ирка легонько, на неуловимое мгновение распахнула полу халатика, — я тоже кое-что приготовила.
И пока я стоял столбом, а во мне все двигалось, жило, росло, усиленно гнало кровь, выхватила пакет из пальцев.
— Мой с рыбой?
— Со сгущенкой! — крикнул я.
Удаляющаяся на кухню Ирка показала мне фигу.
— Все сладкое — детям!
Детский сад у нас находится в соседнем подъезде. Двухкомнатная квартира, молодящаяся, подкрашивающая синькой волосы пенсионерка Вероника Ильинична, семь-десять детей по расписанию — такой вот, за неимением лучшего, сад. Вернее — хоть такой. В свое время мы с Иркой по садам да по инстанциям побегали — везде очереди на год, а то и на два.
Какой-то взрыв, блин, демографический. И его последствия.
В коридоре от Вовки осталась лежать подушка с выкрученным «ухом» (он демонстрировал мне отсутствие под ней часов — «Нетю») и не влезшая в кармашки комбинезона машинка.
И то и другое я отнес к нему в комнату.
Потом в странной, непривычной тишине допил на кухне чай.
Думалось как-то о многом и ни о чем. Например, что квартплата растет совсем уж бешеными темпами, за два месяца горячая вода подорожала на сто рублей, а холодная — на пятьдесят. Не хотелось бы работать на одну квартплату. Ноги протянем. Вовка вообще проглот. К тому же растет — одежды не напасешься. С расческой тоже — номер. Девочка, что ли, понравилась в садике какая-то? Это в два-то с половиной? Не успеешь оглянуться — «Папа, дай на кино», «Папа, дай на цветы». По себе знаю. Кстати, надо будет свои две пятьсот с Асафа стрясти. Неделю в цветочной его будочке грозную охрану по вечерам изображал, отпугивал каких-то придурков, что обещали ему стекла высадить. Так что вполне заработал. А уж придурков-то у нас…
Я качнул головой. Мне вспомнился старик.
Интересно, подумал я, если за каждый блин по восемь человек… Четыре блина — и умрет всего трое? А потом что?
Хлопнула, прерывая мои размышления, входная дверь.
Звякнув ключами, клацнув замками, влетела Ирка.
— Все, Лёнчик! До четырех ты — мой!
Блескучим листом спланировал на пол шейный платок.
— Тарам-тарам-парам! — запела Ирка.
Сверкнула много чего обещающими глазами.
— Так мы что… это… без прелюдии? — спросил я, медленно выпуская из брюк рубашку.
Ирка расхохоталась.
— Без!
Брызнул желтыми огнями браслет часиков. Вспорхнула к потолку блузка. Вжикнув молнией, упала юбка.
— Тарам-тарам-парам-там-там! — в одних трусиках закружилась по кухне Ирка.
— Тара-ра-ри… — фальшиво подпел я, в свою очередь пытаясь освободиться от одежды.
Но успел лишь отколупнуть пуговицы на манжетах.
Меня накрыло Иркой как волной, и пришлось усмирять ее, целовать, брать в охапку и нести в спальню, по пути уже теряя все, что можно.
Брюки, рубашку, носки, тапки.
Трусы сдались последними.
— Ура! — крикнула Ирка.
В то утро я был на недосягаемой высоте.
А Ирка если не на седьмом небе, то где-то рядышком.
Потом мы лежали. Спать не хотелось. А вот нежиться голышом, обнявшись, сбив повлажневшую простыню в край, было удивительно хорошо.
Задернутые шторы желтил день. Внешний мир неслышно звенел где-то за окном. Ирка задумчиво водила пальчиком по моей груди. Какие-то цветы невидимые рисовала, домики, человечков. Как маленькая.
Было щекотно.
— Так покойно, — сказала тихо Ирка. — Будто ничего и не надо больше.
Я улыбнулся потолку.
— Ну, есть еще силы в пороховницах…
— Лёнчик, по-моему, это и так рекорд.
