из-под ног с оскорбленным писком, и Шаталов догадался, что это мыши.
– Ну вот, здесь, значит, жить будешь, – старик открыл дверь неприметного дома, откуда пахло, как из пекарни.
– Здесь? Это и есть ваш дом?
– Он самый и есть. Вот полати вдоль стены, тут спать будешь, а зимой на печке, а что еще надо?
– А… где же поле? – не понял Шаталов. – Вы мне поле обещали. А какое поле там будет, силовое или магнитное?
– Ишь ты какой шустрый, все-то ему скорее увидеть надо… – старик прищурился, – ну ладно, пойдем, посмотрим, раз ты такой…
Они вышли на улицу, старик повел Шаталова на край деревни, кажется, это называется околица, Шаталов читал в энциклопедии. За околицей ничего не было, только земля, черная, грязная земля, с редкой травкой, добрая половина этой ровной безлесной земли была изрыта, и по ней ходили грачи.
– И где же поле? – повторил Шаталов.
– Да вот оно, перед тобой. Вот земля эта и есть поле, его пахать надо.
– Пахать – это как?
– А вот так, сейчас увидишь, как… Пошли в дом, давай, сымай свои пиджаки-галстуки, нечего марать…
Когда Шаталов переоделся в бесформенную холщовую рубаху и замызганные брюки, дед уже запряг серую неказистую лошаденку, и странно было, что запряг в какую-то телегу без колес, вместо колес были острые зубья, и Шаталов не понимал, как эта штука поедет по земле.
– Готов? Ну все, пошли пахать, что ли, давай, Славка, н-но-о-о! – он легонько хлестнул лошадь. – Давай, становись сзади, нажимай на соху, вот, а я за тобой пойду, зерно сеять буду…
– А вы неправильно делаете, – не выдержал Шаталов, – телега должна быть на колесах, а не на зубьях, так она никуда не поедет, только лошадь замучаете.
Старик хрипло расхохотался, так, что грачи взмыли в небо с оскорбленными криками.
– Ну ты даешь, парень… Ох, чему вас только учат в вашей Москве или где ты там… Ну, знаешь… Объяснять мне тебе сейчас некогда, давай, жми на соху, пусть она землю роет, а я семена бросать буду…
– Ни фига себе, сказал я себе. А… зачем? Бред какой-то…
– Бред не бред, а делай, что тебе говорят. Потом увидишь, зачем все это. Н-но-о-о!
Шаталов вздрогнул, нажал на соху, лошадь взмахнула драным хвостом, пошла вперед, вперед, за ней двинулась вся процессия, старик запел что-то, как на Муромской дорожке стояли три сосны, – и здоровенные черные грачищи потянулись следом. Шаталов покорно шел вперед – дед явно сошел с ума, а с сумасшедшим спорить бесполезно, лучше кивать и соглашаться, потом уже подумаю, как отсюда сбежать. Дождаться, когда он заснет, а потом…
Старик шел за странной телегой, пел, бросал в землю то, что он называл зернами. Фыркала лошадь, метались вокруг черные длинноперые грачи…
– А завтра мы… опять пахать будем? – простонал Шаталов, вваливаясь в избу.
– А то, – весело отозвался старик, – что еще делать-то?
– Ни фига себе, сказал я себе, – Шаталов вздохнул, снова хотел напомнить, что не видит в этом никакого смысла, но промолчал.
Старик бросал в разрытую землю зерна – в этом было что-то мистическое, какой-то сатанинский ритуал, ритуал смерти, умирания, погребения, – и Шаталов думал, как бы дед не похоронил заживо самого Шаталова, а ведь от сумасшедшего всего ожидать можно.
– Ну все, умывай свою харю чумазую, ужинать будем, – приказал дед, расставляя на столе тарелки с пооббитыми краями, вытаскивая из печи что-то горячее, дымящееся.
– Это что, овсяная каша, что ли? – недовольно спросил Шаталов.
– А ты что хотел? Манну небесную? Ну нет, парень, это тебе не Лондон-Париж…
– Да ничего, деревня она деревня и есть. В Москве сейчас все в ресторанах суши, роллы, вы не пробовали? Я три раза пробовал, так и не понял, что это такое… Ни фига себе, сказал я себе…
Старик молчал, кивал потихоньку, посматривал в окно, как будто ждал, что произойдет что-то необычное.
– А что же поле? – осторожно спросил Шаталов. – Ну вот, мы там запахали, посеяли, а дальше что?
– Увидишь, увидишь, – закивал дед, – вот, утром, парень, проснешься, все и увидишь. Утро вечера мудренее.
Шаталов кивнул, мужественно проглотил ложку слизистой горячей смеси, тоже посмотрел в окно, в студеную темноту ночи, – казалось, в поле что-то шевелится, что-то живет…
– Ну что, вставай, что ли! Вставай, вставай, Второе Пришествие проспишь! – кто-то мягко, но сильно тряс Шаталова за плечо, кто-то сдергивал его с полатей. Шаталов вскочил, посмотрел на телефон, – часы показывали шесть утра, это было рано, непростительно рано, в такое время полагалось приходить из клуба и ложиться спать.
– А что случилось-то?
– Да что случилось, на работу пора идти, дальше поле пахать.
– Да вы что… в такую рань… Подождет это поле, никуда оно не убежит.
– Вот как говоришь, – дед рассмеялся, – нет, брат, поле, оно ждать не будет, поле, оно дело такое… Сегодня будем за домом пахать… Ну, вставай, вставай… Вот тебе хлебца на завтрак, и будет с тебя… Все, пошли.
Шаталов вышел из дома, лошадь уже стояла у околицы, поглядывала на людей, ждала, когда можно будет начинать работать. Шаталов добрался до околицы, что-то торкнуло его, заставило обернуться на поле, которое они пахали вчера, – и парень чуть не закричал. Все поле сплошь было покрыто зелеными колосьями, они тянулись к свету, росли и желтели на глазах, и Шаталов не понимал, не верил себе, как такое возможно. Как будто пока он спал, прошло целое лето, – но нет, трава и деревья были все такими же черными, мокрыми, мертвыми, как и положено им ранней весной.
– Ни фига себе, сказал я себе… – прошептал Шаталов, – а… а как это?
– А так это. Ну что уставился, пошли дальше землю рыть, ты привыкай, тебе же здесь пахать да работать…
На следующее утро колосья стали желтыми, мохнатыми, старик сказал, что это рожь, и что ее нужно убирать. Он дал Шаталову серп («Косить-то умеешь? Ну так я тебя научу»). Убирать рожь было трудно, очень трудно, серп казался живым, он так и норовил укусить человека за ногу, вместо того чтобы срезать тугие колосья.
– Это знаете, как в передаче, типа там «Форт Боярд»… – вспомнил Шаталов. – Дают всякие задания, и нужно их выполнить, а кто не выполнил, тот вылетает.
– Да никуда ты не вылетишь, куда ты денешься, в самом-то деле… Да как ты серп держишь, как держишь, вот ведь как надо, вот… Ну ничего, я тоже когда-то такой был, ничего не умел, отец меня все по загривку хлопал…
– Это реалити-шоу надо делать или репортаж, – вздохнул Шаталов, чувствуя, что падает с ног, – или фильм… а кассовые сборы…
– Еще чего выдумал! Ты знай давай серпом маши, все, все, немножко осталось, одна полоса… Ну вот как хорошо, теперь все это молотить будем, а потом на мельницу понесем.
– Мельница? А, я слышал что-то такое, чертова мельница…
– Да не чертова, а самая обычная. Ну пошли, пошли, работы-то непочатый край…
Шаталов все еще не понимал, зачем он все это делает, работа казалась бессмысленной, глупой, изнуряющей, как будто высасывала из человека все силы. Он еще надеялся, что это какой-то розыгрыш, что его снимает скрытая камера и его будут показывать по центральным каналам – потому что какой смысл делать что-то, если тебя не показывают по центральным каналам? Шаталов ждал чуда, чуда не происходило, и когда он нес тяжелые мешки с мукой, ничего не происходило, и когда старик велел месить тесто, чуда не произошло.
