– Сколько вопросов сразу… – пробормотала Ира. – Дай вспомнить. Думаешь, это просто? Мне кажется, в памяти все перемешалось: я одна, я другая, с тобой, без тебя… Миша, Мишенька… Я вдруг вспомнила, как по ночам лежала без сна, глядя в потолок, и представляла тебя рядом с ней, говорила себе: не надо думать об этом, она твоя жена, ты не можешь и не имеешь права ее бросать… Прости, – прервала она себя, – наверно, я должна быть счастлива, что здесь мы вместе. А я принимаю это как данность, которая была всегда. Прости, – прервала она себя еще раз. – Ты спрашивал. Конечно, ты работаешь где всегда… везде. У Яшара, да. А я в Институте экономики и финансов – он тут так называется. Перевожу с английского и на английский. Другие языки не требуются, и я их как бы не знаю. Не знала, точнее. Теперь-то… Впрочем, все равно надо будет делать вид, что не читаю ни на французском, ни на испанском, ни на немецком…
А детей у нас нет, – переход к новой теме был таким неожиданным, что я вздрогнул и сжал Ире ладонь, – потому что у меня в первый год, как мы поженились, было сильное воспаление, и доктор Шихлинский, ты должен его помнить, он был завотделением в Крупской, когда я Женечку рожала…
Конечно, я помнил Шихлинского. Принес ему в конверте двести рублей, чтобы он приказал сделать все как надо. Еще бы мне не помнить Шихлинского – на следующий день он подошел ко мне в холле, отвел в сторону и сказал недовольно, что обычно ему платят триста, но уж ладно, он все равно желает мне второго, пусть будет сын.
– Черт бы его побрал, – пробормотал я.
– Он сказал, что все должно со временем наладиться, но когда – сказать трудно, это от организма зависит. Но не наладилось.
– Сколько мы ему заплатили? – спросил я со злостью.
– Не знаю. Этим занимался ты и никогда мне не говорил – сколько. Берет он обычно двести.
– Триста, – сказал я, – надо было дать триста, и он бы тебя вылечил.
Ира помолчала.
– Ты… – сказала она неуверенно, – что-нибудь вспоминаешь?
Я покачал головой.
– Где?.. – спросил я, и Ира, поняв меня без слов, показала взглядом на письменный стол у окна. Ничто не подсказывало, где лежат мои бумаги, тетради с выписками из статей и расчетами.
Пишущую машинку «Эрика» я видел впервые. Вообще-то «Эрику» в прежней жизни я купил в восемьдесят седьмом; раньше таких машинок не было в продаже, я печатал на «Москве», у которой отпадали литеры. Я их припаивал, а они опять отпадали…
Тетради и листы лежали в правом верхнем ящике… хорошо хоть привычки мои остались прежними. Я достал синюю тетрадь, куда обычно записывал готовые результаты и наброски для будущих статей.
«О физической природе временных рентгеновских источников».
Не то. В конце семидесятых, вскоре после защиты, мы с шефом действительно сделали пару работ по рентгеновским новым в Галактике. Не то чтобы нас проблема сильно интересовала, но надо было отсечь вклад галактических источников в межгалактическую составляющую.
Зазвонил телефон. Я поднялся, чтобы взять трубку, но Ира успела раньше.
– Да? – услышал я ее голос из коридорчика.
Молчание, и потом:
– Хорошо, Лёва. Я ему передам, он сел поработать, ты же знаешь, ему нельзя мешать… Конечно. Нормально добрались, на такси. Спасибо, пока.
Ира положила трубку и заглянула в комнату.
– Это Лёва, – сказала она, увидев, что я не работаю и можно помешать. – Позвони ему, когда освободишься. Что с тобой, Миша?
Она поняла: что-то произошло, Ира всегда понимала меня быстрее, чем я сам. В девяносто третьем она раньше меня поняла, что мне плохо и нужно ехать в больницу. Я еще ничего не чувствовал, сидели мы вечером перед телевизором, я, как мне казалось, задремал, а Ира неожиданно начала трясти меня за плечо и бросилась к телефону – вызывать «скорую». Тогда обошлось – микроинсульт, через неделю я был дома, через месяц вернулся к работе.
Я взял ее руки в свои и слизнул белое на ладонях – это оказалась не мука, а что-то другое, сладковатое, вкусное.
– Похоже, я знаю теперь, как это происходит.
– Что? – нахмурилась Ира. Конечно, она догадалась, что я имел в виду. И не хотела, чтобы это произошло опять. У меня сложилось впечатление, что в каждой эмуляции Ира чувствовала себя на своем месте, готова была остаться на всю жизнь – даже там, где я был женат на Лиле и вряд ли решился бы от нее уйти.
Ощущая себя сильнее меня в готовности к переменам, подсознательно Ира перемен не хотела. Она что-то сейчас пекла, для нее реальность не прерывалась, к старым воспоминаниям добавились новые, она уже научилась их разделять, а ощущения… Ира была со мной, мы жили вдвоем, чего еще ей хотелось от жизни?
Ребенка? Лучше со мной без ребенка, чем с ребенком без меня… или без нас обоих – кто знает, где мы окажемся… где окажется она…
Сколько эмоций, мыслей, надежд, желаний и отрицаний содержалось в единственном слове «Что?».
– Ничего…
Я повернул ее к двери, и она пошла на кухню, дверь закрывать не стала, я видел, как она что-то замешивала в большой зеленой миске.
Дежа вю. Точно. Я не подумал об этом раньше, потому что включалась новая память, и внезапное осознание огромного отрезка прожитой жизни волной цунами обрушивалась на слабые ощущения, предшествовавшие мгновению узнавания новой реальности.
Сейчас, когда памяти об этой эмуляции у меня не было, момент дежа вю, испытанный при чтении собственной статьи, я воспринял очень остро и вспомнил такие же – забытые – моменты, когда… Ощущение, будто был уже в этом месте, но в другое время. Или на самом деле не здесь…
Дежа вю. Не память, а память о памяти. Момент, предшествовавший переходу.
Сейчас возникло ощущение дежа вю, но ничего не случилось, потому что во мне не оказалось памяти об этом мире. Нужно вспомнить, и тогда… А если не вспомню?
Дежа вю – катализатор процесса. Будто тонкая грань, разделяющая эмуляции. Но если ты сам находишься пока на грани – еще не здесь, но уже не там, физически в этом квантовом мире, а памятью – еще в том?
Ира суетилась у плиты, доставая белые комочки из зеленой миски и перекладывая на большую чугунную сковородку, я подошел и ткнулся носом ей в шею. Ира замерла на мгновение, сказала: «Не мешай, я сейчас», – и я подождал, пока все кружочки (печенья?) оказались на сковородке. Ира аккуратно вытерла ладони вафельным полотенцем, повернулась ко мне и спросила:
– Ну?
«Так и не вспомнил?» – спрашивал ее взгляд. Я покачал головой и сказал:
– Вспомни ты. Тот первый раз. Момент узнавания… воспоминание… не хочу называть… самый первый.
– Смерть, – сказала Ира. Слово далось ей легко, она опустила это переживание на дно памяти, не то чтобы вовсе о нем не думала, но перевела в разряд абстрактных, не мешающих жить.
Было, да. Когда-нибудь будет опять. Такова жизнь.
– Да, – кивнул я. – Вспомни. Перед этим моментом. Дежа вю. Ты бросила взгляд на что-то, и тебе показалось, будто ты этот предмет уже видела, только не знаешь где и когда. И сразу после этого…
Ира отпрянула.
– Откуда ты… – сказала она, помедлив. Взгляд ее был обращен внутрь себя, и мне вспомнилось, как маленькая Женечка, ей было года четыре, спросила меня: «Папа, почему я не могу своими глазами видеть себя? А только в зеркале?». Вопрос был неожиданный, и я не нашелся что ответить. Мы можем видеть себя, но не лицо, а душу, то, что внутри нас, и взгляд этот часто бывает таким пронзительным, что жить не хочется… как сейчас Ире.
– Всякий раз перед тем, как меняется эмуляция, – сказал я, стараясь оставаться спокойным, – случается явление дежа вю.