Когда мы вспомнили свою смерть – тоже. Я сидел на семинаре.
Помню: бросил взгляд в окно, там видна была башенка академической пирамиды, и мне показалось, что я видел точно такую… где-то. Очень сильное было ощущение, будто вспыхнуло перед глазами, и сразу после этого вспомнил палату в «Адасе», верхний свет, желтоватый, доктора Хасона. А ты? У тебя тоже было дежа вю?
Ира опустилась на табуретку и сложила ладони на коленях.
Я не мог смотреть на нее сверху вниз и сел на пол у ее ног.
– Перед тем… – Ира говорила медленно, вспоминая, – Карина, наша секретарша, попросила меня отнести папку с чьим-то личным делом в секретариат на втором этаже. Почему нет? Я работала в центральном здании пять лет и ни разу не была на втором, в секретариате президента. Там оказалось красиво. Ковры, тяжелая мебель, картины. Я передала папку и шла назад. Взгляд упал на стоявший под стеклом в серванте… для чего сервант в таком месте… наверно, когда президент принимал делегации… да, под стеклом стоял чайный сервиз, не помню сколько предметов… красивый, зеленые ободочки… И мне показалось, что я уже видела эти чашки. Почему-то мне стало страшно. Я не успела это обдумать, только испугалась и… вспомнила, да. Как умирала в «Адасе», в том же корпусе, где ты.
– Не надо, – прервал я Иру и прижался лбом к ее ногам.
– Когда ты умер, – безразличным, а на самом деле напряженным до безразличия голосом произнесла Ира, – Шели, наша соседка, ты должен ее помнить, с третьего этажа…
– Да, – сказал я.
– Собрались наши знакомые… это не поминки были… просто… Язевы пришли, Марина с дочерью, Климович. У меня не хватило чашек, и Шели принесла такие, с зеленым ободком. Когда я увидела сервиз в приемной академика… Я не могла помнить… Это было дежа вю, да.
– А когда мы были ночью у Лёвы… вспомни.
– Да, – подумав, сказала Ира. – Вспомнила. А ты?
– Мы раньше не задерживались у него так поздно.
– Никогда.
– Когда мы спускались по лестнице, лампочка внизу не горела, а на площадке второго этажа спал рыжий кот, и мне показалось, что я это уже видел: темный подъезд, спавшего кота, погасшую лампочку. Мы вышли на улицу, я посмотрел в небо, а там вместо полной луны висел серп буквой «С», будто прошла неделя.
Пальцы Иры перестали перебирать мои волосы. Я поднялся на ноги, придвинул табурет и сел рядом с женой… повторил мысленно слово «жена», было необыкновенно приятно думать так об Ире… сел рядом и обнял жену за плечи.
– Я тоже, – сказала она, вспоминая. – Только не лестница. Мы вышли на улицу, и мне показалось, что я уже была здесь в такой поздний час. Помнила, что это не так, но ощущение очень сильное… А потом ты показал на луну.
– Дежа вю, – сказал я. – Перед моментом перехода из одной эмуляции в другую с нами обоими случается дежа вю. У каждого свое. Как включение.
– Миша… Ты говоришь, будто точно знаешь, что мы с тобой всего лишь игра ума вселенского компьютера в какой-то точке, которой закончилась жизнь Вселенной.
– Да, – сказал я. – В эмуляции не должно быть темного вещества. Его и нет. А в нашей первой жизни я темное вещество изучал несколько лет, пока не ушел из науки. Почти вся масса Вселенной состояла из невидимого вещества и не регистрируемой энергии. Когда все закончилось, в Точке Омега, это вещество и энергия пошли в дело, в создание эмуляций.
– Ты так уверенно об этом говоришь…
– Я знаю, – упрямо сказал я.
Я действительно знал это. Это не было верой в Истину (с большой буквы), которую познают индуисты и никому не могут объяснить, в чем их Истина состоит. Это не была и вера в высшие силы. Я знал, у меня были факты, я сопоставил их, не нашел другого объяснения, и то, что каждому переходу предшествовало дежа вю, тоже нашло свое место. Эмуляции должны были сцепляться, иначе переход был бы невозможен.
– Хорошо, если знаешь, – вздохнула Ира. – Я всегда была с тобой.
Она запнулась.
Не всегда. Во множестве эмуляций мы не вместе. В огромном множестве эмуляций я возродился к жизни, не зная об Ире. Во множестве миров, созданных переживающим последние мгновения вселенским компьютером, я сейчас живу без нее, а она без меня. Если сейчас – с обоими или с кем-то одним – случится дежа вю и произойдет переход, мы можем оказаться разделены навсегда.
– Ира, – сказал я, – почему это происходит именно с нами?
– Предназначение. Вселенский компьютер… в его программах наши судьбы сплетены. И не может быть иначе, – заключила Ира тоном, не допускавшим возражений.
– Почему я не могу вспомнить? – пробормотал я. – Чем этот мир отличается от других? Предназначение, говоришь ты.
В чем оно?
– Быть вместе.
Конечно. Сугубо женское определение. Не цель, а дорога к цели.
Я должен был понять, чем эта эмуляция отличалась от прочих. Почему здесь я… Чужой? Именно. Я чужой здесь. Если не вспомню себя, то в понедельник, выйдя на работу, не узнаю кого-нибудь из сотрудников. Не пойму намека Яшара на что-то, произошедшее в пятницу, о чем Ира не знала и не могла меня предупредить.
Я должен понять, чем отличается эта эмуляция. Чем-то важным и достаточно очевидным.
Почему я решил, что отличие должно бросаться в глаза?
Потому, ответил я себе, что мне известно предназначение, и оно не в том, чтобы прожить в этой эмуляции всю оставшуюся жизнь. Да, с Ирой. Но без Женечки. Без ее мужа Кости и без наших внуков.
Я чувствовал, что мне известно наше с Ирой предназначение. Я не мог его вспомнить, как не мог вспомнить свое прошлое в этом мире. Ощущение незнания своего знания – болезненно.
Острые иголки пронизывают тело, впиваясь в руки, ноги, спину, голову… Больно смотреть… больно дышать…
Видимо, я потерял сознание, потому что наступил мрак.
Ира сидела у изголовья и дремала. Я лежал под простыней, вытянув руки поверх белой крахмальной поверхности. Повернув голову, увидел, что в палате еще несколько кроватей, на которых лежали больные.
– Ира! – позвал я. Она открыла глаза и попыталась улыбнуться.
– Что это было? – спросил я.
Ира наклонилась и поцеловала меня в губы.
– Все хорошо, – сказала она. – Наверно, от усталости.
Нервное перенапряжение.
– Угу, – усмехнулся я.
– В принципе, все у тебя в порядке: кардиограмма нормальная, давление тоже. Сегодня побудешь здесь…
– Где – здесь?
– В Шестой больнице. Это…
Она запнулась, вспомнив, что я могу и не знать.
– Шестая? Между стадионом и Монтина?
– Да, – кивнула Ира, подумав, должно быть, что память ко мне вернулась, и теперь все будет хорошо. Нет, я вспомнил, где была эта больница в настоящей жизни.
Я чувствовал себя прекрасно. Хотелось встать, размяться, взять несколько чистых листов бумаги, ручку, сесть за стол… Я точно знал, что, подумав, сумею написать нужное слово. Знание было зашифровано в подсознании, а ключом было слово, и слово это содержалось отдельно, не в голове, а в пальцах, которые сами знали, что писать.
– У тебя есть с собой ручка? Листок бумаги? – спросил я, приподнявшись на локте. – И подушку подними
