– Чего?!
– Сама подумай! – сказал я напряженно, – клон Кевинса курит. Клон у Кости алкоголик. А тебе попался сифилитик.
– Очень мило, – неожиданно заинтересовалась Лора.
– Знаешь, о чем это говорит?
– Нет.
– Это правда я. Никакие не клоны. Это я из бракованных версов.
Но это значит…
Я не успел додумать. Я увидел мечтательное выражение лица Лоры. В смысле, остальные оттенки полностью заглушились.
– Сифилитик… Здорово…
– Чего?
– Ну, с сифилитиком… это как-то… м-м… по-другому, – сказала Лора смущенно, – ни укого такого не было. Все обзавидуются…
Я уже не мог вынести этого бреда. С одной стороны – чудовищная догадка. Брак из других версов попал на флагман! В идеальный Полис! С другой стороны – Лора, похоже, получает от этого кайф. Ну, хоть кто- то.
– Как хочешь. Найди себе сифилитика или хочешь – со СПИДом кого-нибудь. Скоро таких будет завались, на любой вкус.
Лора задумалась. Но мне было почему-то настолько обидно, что как-то даже все равно. Я покинул здание.
Снова проходная. Сейчас будет ночная смена, наверняка будет куча специалистов. Может, и тех, что гробы таскают – теперь-то ясно, что они вытворяли. Отзывали брак. Не уследили.
На проходной что-то изменилось. Она была полна народа. Штурманы, ученые, контролеры, лаборанты. Все, во главе с печальным охранником, пялились в телевизор. А там по-прежнему вещал Кевине. Хотя бы не курит…
Стоп.
Он заметно картавил. А на лбу у него сидела здоровая бородавка. Черт.
Я остановился. Голова кружилась. Что это? Коллективное бессознательное безумие?! Мозг лихорадочно работал. Сто процентов, мне еще предстоит встретить нового Бамбла. Может, он будет слепым, и все начнут с ним сюсюкаться, водить до туалета.
Или он будет глуховат.
Или без пальцев, и его будут кормить с ложечки.
Черт, да им это нравится.
Кто-нибудь, да включите этот чертов свет!
Я сижу один в квартире. У меня в руках – провод, который я прихватил на память с ЦУМа. На память. Думал, пригодится.
Только что видел себя около входа в жилищный блок. Я-третий сидел на странном стуле с колесами и выглядел очень устало.
– Эй, молодой человек, – смущенно спросил блондин в стуле на колесах, – вы не знаете, куда делся пандус? Я, к сожалению, инвалид, и без пандуса не могу попасть домой. Утром он был на месте…
Я вымученно улыбнулся себе-инвалиду, тот нахмурился. Я махнул рукой и вбежал на свой этаж. Инвалид что-то растерянно кричал в спину.
Я уже пять раз пытался повеситься. Каждый раз узел в последний миг развязывался. Я даже коленкой ушибиться не могу нормально. Когда я только пришел, прыгнул из окна. Освежился. Инвалида у подъезда уже не было.
Я настолько бесполезен, что даже исчезнуть не могу нормально.
Я заснул прямо на полу.
Все нормально. Все нормально.
Только что приходил профессор Кевине. Он не курил. У него не было бородавки. Речь была чистой и внятной.
Профессор извинился за сбой в Машине. Сказал, что мне предоставляют месячный отпуск и премию.
Оказывается, подобная проблема с браком была не только у меня. У того же Кевинса. Одна его бракованная версия успела выступить по телевизору и нагнать шороху. Ребята из Службы Контроля ее нейтрализовали.
Поймали и все мои бракованные версии. Говорят, один долго скрывался в канализации. Всю ночь ловили.
Кевине попил кофе, поел моего сыра. Потом посоветовал мне помыться и откланялся.
Завидую ему очень. Железные нервы у человека.
Ладно. Хорошо, что мои друзья, мои родные, мои любимые, мои коллеги Машину починили. Полис снова в безопасности. Моих отражений в этом мире – в этом флагмане миров – больше нет.
И меня, видимо, тоже нет. Кто я? Я стерильный носовой платок, я пресный хлеб, я абсолютно ровная поверхность. Я идеал, я эталон. И это так грустно, так скучно, так погано, что слов нет.
Один я лучше меня в постели. Он сифилитик.
Другой я – гораздо лучший друг, чем я. Балагур и душа компании. Он алкоголик.
Третий – аккуратный, безукоризненно вежливый. Он инвалид без ног.
Какой-нибудь десятый я наверняка лучше меня делает мою работу.
И все эти мы, кроме меня, болеют, курят, страдают неизлечимыми комплексами.
А сколько их всего? И почему я – лично я, живущий в этом флагмане, мать его, миров, – чувствую себя самым большим неудачником на свете?
Арина Трой
Колыбельная для демона
В гневе и прямое становится кривым, в любви и кривое становится прямым.
Рассказ
То, что Тан Шо увидела в зеркале, ей совсем не понравилось. Налитые, как коровье вымя, груди. Уродливые, потемневшие окружья сосков, торчащих, как две виноградины. А под ними безобразно раздувшийся живот с черной линией от растянувшегося пупка книзу. Отекшие ноги в мелкую фиолетовую сеточку, которую даже на смуглой коже видно. Вместо лица – распухшая подушка в гадких пятнах. Какая же она стала гадкая! Толстая и неповоротливая, как бегемотиха. А раньше! Ма называла ее «моя тростиночка». Мужчины на нее заглядывались, а теперь кто посмотрит?
Даже доктор А Лье Шо в последнее время только мрачнеет и хмурится, когда ее осматривает. А раньше ласково улыбался, гладил по голове и звал смешным именем – Тан Ня.
Все из-за этого неугомонного ребенка. И зачем она только согласилась?
Подбородок задрожал. Отражение в зеркале затуманилось и расплылось.
Ма шестерых родила (а скольких извела?). Всех от разных мужчин, тех, что ей нравились больше других. Но ни с одним эмбе она столько не мучилась.
Жаль, что ма не будет рядом, когда это случится, тоскливо подумала Шо. Когда ей было грустно и плохо, ма всегда обнимала и пела песню, как в детстве:
Шо представляла, как ма с распущенными волосами, мерно покачиваясь, едет сквозь изумрудные джунгли на слоне, освещенная теплым золотым светом. Слон задирает огромный хобот, трубит громко и радостно. И все печали и горести уходят прочь.
Ма всегда желала для старшей дочери, своей «яркой жемчужины», лучшей доли, чем тяжелая жизнь портовой проститутки. И когда хозяин дома потребовал, чтобы Тан Шо начала выходить к гостям, ма, отдав
