стрельцами на реке рыбачил. Вдруг в снежной завесе явился человек. Тот же монах подошел к крыльцу и сказал:
— Твоего брата, Василий Иванович, князя Андрея, удушили дымом у нас в Кирилло-Белозерской обители на мученика Дорофея.
Поклонился и пропал в снегу.
Снег тотчас перестал падать, князь Василий побежал за монахом, да след потерял. Снег на июльском солнце растаял как не бывало.
Минул год, другой…
Вербой встретила Москва князя Василия Ивановича. Царь помиловал не только Шуйских, Татевых, Колычевых, Урусовых, Бекасовых, но и Богдана Бельского.
За три опальных года в Московском царстве совершились дела великие.
Первое дело — стараниями правителя Константинопольский патриарх Иеремия II нарек и поставил митрополита Иова патриархом стольного града Москвы и всея Руси.
Святейший Иов был смиренным пастырем. Сан архимандрита он получил по указке Ивана Грозного. Сначала управлял монастырем в Старице, потом московскими Симоновым и Новоспасским монастырями. При Грозном его рукоположили во епископа коломенского, а при Федоре Ивановиче, заботами Годунова, в 1586 году нарекли архиепископом Ростова Великого, через год митрополитом Московским. 26 января 1589 года Иов первым из русских иерархов удостоился за смирение патриаршего звания. При блаженном царе Господь благословил Россию патриаршеством. Святейший Иеремия был не прочь перенести свою кафедру из Константинополя, занятого турками, в православную Москву, но Годунов деньгами, подарками, лестью, угрозами, каверзами добился учреждения пятого православного патриаршества и постановления в патриархи русского иерарха. Успех дела Годунов приписывал своему счастью и своей мудрости. О вечности помнил, но заботу имел о нынешнем дне. Свой патриарх — своя церковь.
Великих успехов достиг Борис Федорович и на ратном поприще. Посадил царя Федора Ивановича на коня, царицу Ирину Федоровну в карету — и отправил в поход, на шведа. Поход был зимний, тяжелый, но славный для русского оружия. Шведы уступили Иван-город, Ямы, Копорье, обещали вернуть Нарву, всю Карелию, многие города Эстонии.
Патриарх Иов, встречая царя-победителя в Москве, сравнил его с Константином Великим и со святым князем Владимиром. Лицо государя светилось счастьем, а бояре во все глаза глядели на конюшего.
Князь Василий Иванович никак к дому своему не мог привыкнуть. Робел, кушая на серебре, запивая еду из кубков в драгоценных камнях. В тюремной избе посуда была деревянная, пища простая… Сразу же навалилась великая забота: сороковой год. Нужно думать о женитьбе, о наследнике.
Собираясь первый раз после трехлетнего отсутствия в Думу, прикидывал, как подойти к Федору Ивановичу Мстиславскому. Старшую сестру Федора Ивановича постригли в монахини, за то, что назначалась в жены царю, но есть у князя еще одна сестра. Породниться с Мстиславскими — соединить две царские крови, рюриковичей и гедиминовичей. Великое дело!
Краснея и трепеща, входил князь Василий в Грановитую палату.
Вдруг подбежал к нему Борис Годунов, поклонился:
— Какое, Господи, несчастье! В Угличе зарезали царевича Дмитрия.
Шуйский слюнку не успел сглотнуть, а конюший снова ему поклонился:
— Умоляю! Езжай в Углич, расследуй дело. Уже пущен слух, чтоб погубить меня. Ты правды не скроешь. Ты и братья твои много претерпели от меня, жалеть и покрывать Годунова Шуйскому не с руки. Да и честность твоя всем ведома.
Опустился Василий Иванович на свое место, с ним говорят, а он не слышит.
Привели под руки царя. Сидел, плакал и был как совесть. Глядеть на него — горе, не глядеть невозможно.
Дума постановила назначить в комиссию по угличскому делу «Убиения царевича Дмитрия и двенадцати человек государевых людей» митрополита Сарского и Полонского Галасия, боярина князя Василия Ивановича Шуйского, окольничего Андрея Петровича Лупп-Клешнина и думного дьяка Елизара Вылузгина.
В Углич комиссия прибыла 19 мая 1591 года, на четвертый день после несчастья.
Ходил Василий Иванович смотреть место, где зарезали отрока. Солнце, что ли, в глаза ударило, заломило глазные яблоки — словно нельзя ему быть на святом месте. С тяжелой головой ушел на Волгу, чтоб ветром пообдуло.
Вода шла великим током. Поднял для чего-то палку, размахнулся, бросил. Смотрел, как волны уносят нежданную ношу.
«В каждое новое мгновение вода в реке новая, а река все та же, — подумалось князю. — А вот ушел из жизни человек, отрок, и мир уже не будет таким, каким мог быть. И прежнего мира тоже не станет. Смерть отрока, многое переменит в царстве, а может, и само царство».
Утихомирив боль в голове, отправился Василий Иванович на допросы.
Первым перед комиссией предстал Михаил Нагой. Сказал, тыча пальцем в членов комиссии:
— Царевича зарезали Осип Волохов, Никита Качалов и Данила Битяговский, сын дьяка Михаила, соглядатая Годунова.
— Ты видел, как было дело? — спросил Нагого Вылузгин.
— Сам не видел, но знаю.
Андрея и Григория Нагих уличили в неправде. Андрей был в тереме, прибежал на крик тотчас, застал царевича на руках кормилицы Ирины Тучковой — мертвым… Григорий приехал в терем из города, услышав колокол. Но говорил, что царевич был жив. Зато оба твердили как заклятье:
— Царевича зарезали!
— Ты видел, кто убивал царственного Дмитрия? — спросил Шуйский Григория.
— Не видел. Царевича зарезали!
— Отроки, игравшие с царевичем в «тычку», говорят иное. Дмитрий на ножик сам набрушился в падучей болезни.
— Коли тебя, князь, прислали правду сокрыть, пиши: «набрушился сам», а коли в тебе есть совесть, тогда пиши: зарезали.
— Но где свидетели?
— Уж коли вы четверо с сотней тайных слуг не нашли свидетелей, кто же сыщет? Пиши князь: «царевич набрушился сам», Годунов тебя за такие слова в уста поцелует.
— Значит, говоришь, следует написать: «набрушился сам на ножик»? — спросил Шуйский невинно. — Подьячий, записал? Подпиши, Григорий Федорович!
Нагой топнул на Шуйского и ушел прочь из комиссии.
— Запиши, как Григорием сказано было, — поддакнул Вылузгин. — А подпишет показание духовник.
Так и сделали. На обороте листа показаний Григория Нагого записали: «К сем речам отец духовный Григорья Нагого Царе Константиновской поп Богдан руку приложил».
Записать записали, да только поп Богдан приложить руку к нечестной грамоте отказался. Удостоверил показания Григория собственной подписью игумен Воскресенского монастыря Феодорий.
Всего комиссия опросила девяносто четырех свидетелей. Восемьдесят восемь дворовых людей: боярские дети, жильцы, повара, сенные сторожа, конюхи, курятники, помясы, шутейщики, истопники и прочие показали едино — царевич Дмитрий покололся сам.
Свидетельство архимандрита и двух игуменов тоже единое: «Слуги прибежали, сказали «царевича убили, а кто — неведомо».
Из всех опрошенных беду своими глазами видели восемь человек. Мамка царевича Василиса Волохова, которую царица Мария била поленом за недосмотр, наговорила больше других: «Царевич играл ножом. Тут пришла на него черная болезнь и бросила его о землю, и тут царевич сам себя ножом поколол в горло, и било его долго, да туто его и не стало».
Видел, как царевича «долго била падучая» Семейка Юдин. На дворе Семейка не был, стоял у поставца, посуду к обеду готовил. В окно на беду смотрел.
