посылает гибель на царство за грехи живущих. Сами на себя мы злым помыслом крамолы ковали. Посмотришь в старые книги: как еще Господь грехам терпит доныне, как уцелело хоть что-нибудь русское! И татары, и Литва, и немцы, и мурмане, и мордва…
'Где же было нашим старикам против всех!'
— Достало бы на всех. Вот об литовском князе Витовте речь у нас шла. Вместо того, чтобы перед ним сгибаться, бить ему челом, да родниться с ним — если бы посчитаться с ним русскими ребрами, чьи-то крепче: русские, али литовские?
'Куда было против него!'
— В этом и вся беда, что мы все говорим: куда нам! А как князь Димитрий Иванович с Мамаем схватился, так только пар кровавый остался на том месте, где рати татарской и счета не знали!
'Экой ты: ведь литовцы не татары'.
— Теперь уж, конечно, иногда татар и палками гоняют, а посмотрел бы ты их прежде…
Видно было, что разговор задевал за живое незнакомца. Добродушный дедушка Матвей был изумлен, заметив силу его движений, жар, с каким говорил он. Все это не показывало в незнакомце старика простого и мирного, каким являли его одежда и наружный вид. Но хитрый незнакомец тотчас увидел новую недоверчивость спутника. Он смирился и начал говорить по-прежнему спокойным голосом:
— И в наше время не раз доказывали, хоть бы тем же литовцам, русскую силу и крепкую надежду на Бога. Когда Витовт подступал под Плесков…
'Да, мы даже все в Ярославле издивовались, услышав, что плесковичи задумали стать против Витовта Кестутьевича!'
— Но что же он взял? Если бы тогда новогородцы, да ливонские немцы подсобили, то куда девались бы вся его рать и сила великая! Он осаждал Опочку — весь этот городишко доброго слова не стоит! Плесковичи заперлись в Опочке, подрубили мосты, которые через ров вели к городским воротам, — так подрубили, видишь, что мосты-то еще держались. Когда литовцы и всякие бусурманы кинулись в город — мосты обрушились; внизу были набиты острые колья, и враги погибли, как злые преступники, на острых кольях; других хватали плесковичи, рубили им головы, сдирали с них кожи… Видел ли ты бешеного вола? Таков был Витовт в эту страшную минуту! Но Богу угодно было помочь православным! Сделалась Божья гроза — света белого не взвидели — полился дождь, раздался гром: шатры литовские поплыли водою, и Витовт скорее велел убираться, грозя, как волк, которого из овчарни гонят добрые собаки, что со временем заплатит обиду. Грозил он, а не знал, что дни его были уже изочтены перстом Господним, и что трех лет не оставалось ему глядеть на светлое солнышко! Явная милость Божия показалась и в другой поход Витовта. Через два года он отдохнул, собрал бесчисленную силу. 'Вы называете меня бусурманом и бражником, — велел он сказать новгородцам, — я научу вас тому, как литовцы пьют брагу'. Огнестрельного снаряда, людей, коней, обозов повел он столько, что хвалился передовым полком вступить в Новгород, а задним не выходить из Вильны. Один проклятый немчин сделал ему такую пушку, что сорок лошадей везли ее, а где она была провезена, там след врезывался в землю локтя на два. Вот, приятель, и обступили литовцы город Порхов, что на реке на Шелони. 'Ты, Витовт Кестутьевич, — говорил ему немчин, — только смотри, да говори мне: куда направить мою Галку, — так называлась пушка, — а уж на что я ее направлю, тому не устоять'. Смотря с городской стены на обширный литовский стан, где были народы немецкие и татарские, можно было подумать, что груды снега зимние вьюги навеяли на земли православных. Я стоял тогда подле сторожевой башни…
Дедушка Матвей оглянулся на незнакомца, тот не смешался нисколько, улыбнулся, перекрестился и примолвил:
— Что я заболтался! Хотел сказать об одном приятеле новогородце, который мне сказывал… Да, где бишь остановился наш рассказ? Ну, вот видишь: в Порхове заперся посадник Григорий и еще один муж новогородский, Исаакий Борецкий — не много есть таких доблестных мужей в Руси! Они отправились к Витовту, стали его уговаривать — он и слышать не хотел. Шатер княжеский раскинут был на холме, перед ним расстилалась долина, где ярко светилась медная, страшная Галка, а вокруг нее стояли литовцы в медвежьих шкурах, немцы в железных одеждах, и подле горящего припала расхаживал немчин пушечник. 'Нет вам мира! — говорил Витовт Исаакию и посаднику. — Платите мне десятину, отдайте мне земли по Торжок, откажитесь от Пскова, примите моего наместника, или вы увидите, что нет и спасения вам ни за стенами, ни в поле, ни в лесах. Я прорубил дорогу для своего воинства среди дремучих, черных лесов ваших, я помостил пути по болотам вашим для своих снарядов, и вот я подле Порхова. Далеко ли от Порхова до Новгорода?' — 'И близко и далеко, — отвечал посадник. — Как ты пойдешь и как Бог тебя поведет!' — 'Что ты поешь, старая сова! — вскричал Витовт. — Уставьте дорогу отсюда к Новугороду сплошною ратью, и тут я через три дня буду гостить у вас в Новгороде'. — 'Государь князь, — отвечал Исаакий, — рати у нас не достанет и на полпяты дороги, но силен Бог русский и защитит нас!' — 'Бог? — воскликнул Витовт, — а вот я посмотрю, как он защитит вас!' — Тут кликнул он немчина, и указывая на золотую главу колокольни Святителя Николая Заречного, ярко сиявшую над градскими зданиями, сказал: 'Видишь ли эту золотую главу церковную на колокольне?' — 'Вижу', — отвечал немчин. 'Готова ли твоя Галка?' — 'Готова'. — 'Смотри же: ударь прямо и сшиби золотую главу русского храма!' — 'Этого мало, — отвечал немчин, потирая руками по огромному своему брюху, — не стоит терять Порохового зелья; вот еще торчит на стене какая-то башня — прикажи и ее свалить?' — 'Хорошо!' — Слезы навернулись на глазах Исаакия, когда немчин насторожил свою пушку, размахнул припалом и зажег зелье пороховое. Огонь блеснул молниею, земля задрожала, дым разостлался по долине… Башню со стены смело, как будто веником, и ядро пушечное завизжало вдаль. — 'Видишь ли', — воскликнул Витовт, громко засмеявшись и показывая на кирпичи, полетевшие вдали из стены церковной. В церкви производилась в то время литургия и звон колокола возвещал православным, что началась Достойная. 'Достойно есть яко во истину, блажите тя, Богородицу! — воскликнул Исаакий. — Церковь цела, князь: ядро твое пролетело насквозь, и крест сияет по-прежнему, а видишь ли, где твоя Галка?' — В самом деле — Галку разорвало выстрелом на мелкие части; немчина следов не нашли: только лоскут его калбата веялся на копье воина, упавший из воздуха небесного; множество растерзанных воинов лежало окрест, и вопль и стенания раздавались вокруг шатра литовского князя. На другой день он помирился и увел свое войско со стыдом и срамом…
'Велика была милость Божия!' — воскликнул дедушка Матвей.
— Если бы мы были правее сердцем, то ли мы увидели бы. Несть спасения во всеоружии, но есть оно в правде! Забыта правда в земле русской, нет православия, ереси терзают церковь, мы развратились, мы забыли Бога и дела отцов, начиная с князей до рабов и с княгинь до рабынь, со слезами съедающих насущный хлеб свой.
'Ты верно, товарищ, новогородец, что Новгород отменно любишь, славишь и знаешь о нем столько диковинного?'
Незнакомец задумался.
— Нет, — сказал он, — я не новогородец, а недавно был там, живал и прежде.
'Живал? Где же ты живешь всегда?'
— Где? На том месте, где я стою. Много ли человеку надобно: кусок хлеба для утоления голода — он у меня в котомке; чашка воды для спасения от жажды, но — возьми горсть снега, так и напился, а снегу в Руси видишь сколько — не занимать стать (незнакомец обвел около себя рукою, указывая на сугробы, окружавшие все окрест их); сажень места, где прилечь живому… мертвому, — нечего о себе заботиться: сыщется земля-матушка, в которой грешные кости согреются от зимы смертной, найдется лоскут холстины, в который завернут землю, земле отдаваемую, и руки, которыми уровняют твою могилу, чтобы проложить по ней дорогу живым! А нечего сказать — побродил я на веку своем по Руси, православной и неправославной… Где я не был? В Киеве, в Галиче…
'В нашем Галиче?'
— И в вашем Мерском, и в Волынском…
'И в Волынском? Скажи-ка, товарищ дорогой, что там ты видел?'
— Там то же, что и везде: живут люди, с руками и с ногами, а иные и с пустыми головами.
'Ведь, я слыхал, там бывали сильные русские, православные князья?'
— Как же. Меня привел Бог поклониться гробам князя Даниила, князя Романа Галицкого, князя Мстислава Мстиславича, князя Владимирка Володаревича, князя Ярослава Владимирковича, князя Льва Данииловича… Эх! соколы золотокрылые! Спите вы крепко в сырой земле и не
