Василия Димитриевича, открыл бездну кромешную зла и погибели. Неужели ты хочешь внять его советам?'
— Полно, полно! Говорю тебе, что я обманул его притворным вниманием.
'Ты обманул его? Но разве обман не есть уже грех?'
— Отмолюсь! — смеясь отвечал Косой, отряхнув шапку свою. — Пойдем, пора!
'Брат! умоляю тебя, ради второго, страшного Христова пришествия, забудь, что ты слышал здесь! Да не взойдет солнце над нами, пока злая дума не истребится в душе твоей!'
— Говорю тебе, что все пустяки — поедем!
'Хорошо, брось же этот перстень, который отдал тебе боярин!'
— Вот еще с чем подъехал! Ведь он золотой, лучше сделать из него привеску к образу.
'Брось его! — вскричал Шемяка, ухватив за руку Косого, — брось: ты обручился этим перстнем с духом тьмы!'
Тут с гневом оттолкнул его Косой и, с горящими от злобы глазами, вскричал: 'Ты с ума сошел, раб князя Московского! Если в тебе нет нисколько великодушия, если ты не чувствуешь, как унижены и презрены мы, то не смей указывать тому, кто больше тебя знает! Указывай своим псарям и сокольникам!'
— Хорошо, старший брат! — отвечал Шемяка равнодушно, — но знай, что я не завидую тебе, и если слабый старик, родитель наш, на твоей стороне — Бог с вами! я не вступлюсь. Вези на свадьбу родного замыслы раздора и братоненавидения! Я еду в Москву добрым гостем и, Богом божусь, что не приму участия в твоих кознях… О лесть человеческая, о смрадное дыхание уст клеветника и наушника! Тобою гибнут князья, тобою в один час погибают годы добра…
В это время раздался глухой стук за печкою, как будто что-нибудь упало. 'Что это? — вскричал Косой, — здесь кто-то есть?' Он бросился с бешенством туда, откуда был слышен стук: там лежал несчастный хозяин. 'Он все слышал!' — дрожа от ярости, сказал князь. Рука его схватила кинжал, бывший у него за поясом.
'Что ты! — поспешно промолвил Шемяка, удерживая руку брата, — он спит и спит крепко!
В самом деле, хозяин притворился глубоко спящим, да и точно он не бодрствовал, ибо лежал ни жив ни мертв.
'Его надобно допросить, — вскричал Косой, — надобно принять его в плети!' — Грубо толкнул он ногою хозяина, но тот не пошевелился.
— Полно, полно, брат! Так ли платят за постояльство? Неужели и в уголку мерзлой хижины не хочешь ты дать бедняку местечка? Видишь ли: побоялся ли бы, скажи мне, ты этого человека, если бы не боялся черноты слов, какие были здесь говорены? Да, посмотри: вот и еще свидетели — телята, куры, поросята, кот… — продолжал Шемяка, смеясь, — а на печи, вероятно, полдюжины ребятишек, вместе с онучками сушатся…
'Ну, бес их побери! — промолвил Косой, улыбнувшись, — Пора, пора!..'
Князья поспешно пошли из избы.
Глава V
Ему везде была дорога,
Везде была ночлега сень;
Проснувшись поутру, свой день
Он отдавал на волю бога…
'Хозяин, хозяин! — говорил дедушка Матвей, держа в одной руке горящую лучину, а другою толкая хозяина. — Что ты, Господь с тобою! Очнись, одумайся!'
Слыша ласковый голос дедушки Матвея, тихо приподнялся хозяин. В избе были товарищи дедушки Матвея, они грелись, ходя по избе и хлопая руками; дедушка Матвей совсем собрался ехать и пришел рассчитываться; хозяйка беспечно шевелилась вокруг печи, готовясь топить.
С испуганным видом и все еще не умея собрать мыслей, смотрел хозяин на старика. 'А, а! Э, э! — бормотал он сквозь зубы. — Ничего не слыхал, батюшка, отец милосердный! вот тебе Бог порука, ничего!' После долгого, неясного бормотанья добился наконец этих слов дедушка Матвей, и те были произнесены дрожащим, едва внятным голосом.
— Да, опомнись, родимый! Что с тобою сделалось? Сотвори молитву, да перекрестись! — говорил дедушка Матвей. — Аль тебя соседко мучил?
Тут твердо сел на своей скамейке хозяин, словно гора свалилась с его плеч; он опомнился, глядел на дедушку Матвея, на товарищей его, на хозяйку, нимало не заботившуюся о беспокойстве своего мужа, как будто это до нее не касалось. Видно было, что хозяин вглядывался во всех и хотел удостовериться: точно ли он еще существует?
— Что с ним, родимая? — спросил дедушка Матвей у хозяйки. — Аль на него находит?
Хозяйка взглянула на мужа и, кидая в печь полено дров, хладнокровно отвечала: 'А кто ж его знает? Николи не бывало!'
Тут хозяин поднялся на ноги и спросил у дедушки Матвея: 'Где ж они? ужели уехали?'
— Кто?
'Князья', — прошептал хозяин.
— Давно, родимый, давно; да, вот я все тебя добудиться не смогал. Видно ты что-нибудь не по себе? Видно страшный сон испугал тебя?
'Ох, старинушка! — отвечал хозяин, — прогневался на меня Господь! Да и откуда эта беда на мою голову упала!'
— Да, что такое?
'Схожу помолиться к угоднику Божию, новому чудотворцу, Сергию игумену, а то и не уснешь ночью… Ну! уж бояре, ну уж князья! Да как это с ними люди-то живут, да как головы-то целы у них остаются!'
— Товарищ! — сказал ему тихо дедушка Матвей, — тут есть лишние бревна. — Если ты что-нибудь слышал, то, послушайся меня, старика — молчи, как могила православного!
'Ох, старинушка! Да если язык у меня пошевелится, так не роди меня мать на свете!'
— И дело; ешь пирог с грибами, а держи язык за зубами. 'А видно, что хорошее слышал он! — примолвил дедушка Матвей про себя. — Ох! большие люди, ох! горе нам! Легче вельбуд сквозь иглиные уши пройдет, нежели богатый в царствие небесное внидет…'
Скоро расстался с хозяином дедушка Матвей. Надолго ли, не знаю, но испуг подействовал сильно на совесть хозяина: он не взял ни одного шелега лишнего, и нигде еще во всю дорогу так дешево не платил дедушка Матвей ни за ночлег, ни за ужин.
И на дедушку Матвея происшествия этой ночи сделали сильное впечатление. Осторожный старик на выездах ранним утром всегда ехал впереди со своим возом, идя потихоньку подле лошади и напевая духовные песни. Теперь почел он за необходимость удвоить свои предосторожности.
Уже несколько верст отъехал дедушка Матвей со своим обозом, как при въезде в маленькое селение вывернулся из-за угла какой-то прохожий и сказал ему: 'Путь-дорога, добрый человек!'
— Благодарствую! — отвечал дедушка Матвей.
'А что, нельзя ли мне присоседиться к вам? Вы ведь в Москву едете?'
— В Москву, — отвечал дедушка Матвей, оглядывая незнакомца с головы до ног.
Это был старик, высокого роста, седой как лунь, но, по-видимому, еще весьма бодрый и сильный. На нем надет был короткий тулуп, подпоясанный шерстяным кушаком, большая шапка закрывала его голову, в руках его была толстая палка, за плечами небольшая котомка.
'Мне только положить на воз котомку; вчера измучился по дороге, такая стояла погодушка, что и Господи упаси — едва добрел до жилья, а хотел было в Москве ночевать'.
