прибегут и искрошат вас в мелкие кусочки…
'Слушай!' — сказал ему Симеон.
Щепило от страха не мог промолвить ни одного слова. Какой подлец не робок? Щепило указывал только на дверь пальцем, давая разуметь, что тут, за дверью, находится стража.
'Слушай, Щепило! — продолжал пылкий Симеон, не внимая знакам его.-- Выпусти нас! Чего ты хочешь? Золота — бери, я тебе дам — я тебя осыплю золотом — выпусти только нас — дай нам уйти — выпусти одного из нас, а другой останется у тебя в залоге…'
— Брат, любезный брат! — сказал Иван, отнимая Симеона от груди Щепилы, — опомнись! Что ты делаешь?
'Да, я в самом деле забылся — взялся за этого мерзавца!' — Симеон отряхнул руку, как будто бы держал в ней нечистую жабу.
Пользуясь этим, в один миг, со страшным криком, отворил дверь и бросился вон Щепило. Стража, испуганная криком его, кинулась в темницу Ряполовских. Щепило столкнулся с воинами и полетел со всех ног. 'Батюшки! Спасайте: изменники бьют и бегут!' — заревел он во все горло. Но воины остановились, видя, что Ряполовские неподвижно сидят вместе, обнявшись, и что Симеон плачет.
— Кто кого бьет? — сказал один из воинов.
'Изменники, злодеи! Они подговаривали меня выпустить их', — отвечал Щепило, оправясь и поднявшись на ноги. 'Пойдем, пойдем, — продолжал он, толкая вон стражей, — сейчас пойдем к Юрью Патрикеевичу; кандалы на них, цепи — казнить их!' — говорил он, замыкая дверь снаружи замком и стараясь вспомнить, что говорил он Ряполовским, и боясь, не наврал ли им чего-нибудь лишнего.
— Спасают Москву, не заботясь уже о спасении Великого княжества! — говорил Симеон брату. — Внук Димитрия не мог отразить толпы бродяг, набранных крамольным дядею, когда дед его полтораста тысяч воинов выводил в поле и в прах рассыпал с ними ополчения Орды! Горе нам! Семьдесят лет крамола не будила русских земель, но теперь возродилась она, как неукротимая злоба древнего змия, диавола…
'На что раздражил ты неуместным гневом своим нашего тюремщика? Мы можем погибнуть…'
— Сил моих недостало более, и лучше, лучше погибнуть, нежели пережить бедственное наше время! Горе нам, брат! О! если бы я мог теперь стать хотя простым воином в ряды братий! Владычице Богородице! лук медян соделай людей твоих верныя, избранник мышцы, и перепояши их силою и крепостию, Пренепорочная, с небес подая им силу!
Шум и стук подле дверей темницы развлек внимание Ивана Ряполовского. Окошечко в двери, забитое железною решеткою, отворилось. Видна была голова Щепилы и еще какое-то другое зверообразное лицо. Как будто боясь войти в темницу, Щепило говорил своему товарищу, указывая на Ряполовских: 'Вот эти самые молодцы их первых придется — первых, говорю тебе: это самые злые сообщники окаянного Юрки, чтобы ему ни встать, ни сесть!'
Окошечко снова захлопнулось. Возведя очи к небу, сжав руки, погруженный в молитву, Симеон не слыхал ничего, даже и увещаний брата. 'Благоприменительный Господи, долготерпеливый и много милостивый, — говорил он, — податель всякия твари, словесныя и умныя, еже быти от не сущих всем даруяй, и еже добре быти, всемудре нам даровавый…'
— Он молится — слава Богу! — думал Иван, смотря на брата. — Молитва вытесняет отчаяние из души человека. Враги мои и брата моего! Если бы вы могли видеть его в сии мгновения! Как он выше вас, он, в темнице, молящийся за князя своего, скорбящий, что не может пролить крови своей за его спасение — вас, которые на золотых одрах своих согреваете в сердце своем измену…
Взволнованная душа Симеона утихала понемногу. 'Брат! — сказал он, — ты видишь на мне тщету мудрости и разума человеческого! Я уговаривал тебя, юнейшего, быть мужественным и твердым и — первый поддался скорби и смертному греху отчаяния! Забыл я, что судьба князей и царей не судьба людей, и если волос с головы человеческой не падет без воли Божией — царству ли пасть без судеб его?'
Еще беседовали несколько времени братья и, спокойные совестью, предались сну. Уже светло было, когда вдруг громкий звон набата поразил слух их. Мимо окон скакали, как слышно было, всадники, и в самых переходах, мимо темницы заметны были беготня, шум и топот. 'Слышишь ли, брат?' — сказал Симеон, поднимаясь с бедного одра своего.
— Я уже давно слышу, но не хотел будить тебя.
'Что же это значит? Смерть ли нашу, или гибель Москвы? Но во всяком случае князю тело, Богу душу… Спокойный перед судом человеческим, суда ли Божия устрашуся? Возстани, возстани, душе моя! что спиши?' Но грусть снова омрачила просветлевший на мгновение взор Симеона, Со слезами на глазах взглянул он на брата и сказал: 'Жаль матери — останется старушка сиротою…'
Они замолчали и прислушивались. Набат гудел в Кремле, медленно и уныло; скоро и в других местах повторился звон его. Подле окна тюрьмы слышен был в то же время шум и крик толпы… Вдруг замок на дверях темницы Ряполовских зашевелился, тихо, тихо — дверь отворилась и — Щепило вошел к ним. Робко, вежливо стал он у двери и низко поклонился заключенникам.
— Князья-бояре, — сказал Щепило, видя, что Ряполовские начинают с ним говорить, — будьте милостивы, жалостливы — простите грешного меня, если я чем изобидел вашу боярскую честь! Простите, ради самого Создателя! — Он еще раз поклонился.
'Не опять ли выпил ты лишнее? — сказал Иван Ряполовский, — или просишь у нас прощения, как просят его у мертвых?'
— Избави нас, Господи! Не тем будь помянуто — что нам до мертвых, когда ваша честь и слава теперь-то и начинаются! Даруйте мне такую милость, дозвольте мне услужить вам: вы мне говорили вчера, чтобы выпустил вас, и сулили даже… Но, Господи избави меня от греха! А теперь, бояре — угодно только будь вам — я немедля выведу вас из тюрьмы… Не забудьте только моей посильной послуги. — Он снова низко поклонился. Недоверчиво взглянули друг на друга Ряполовские. — О! Не бойтесь никакого злого умысла, — воскликнул Щепило, заметив недоверчивые взгляды Ряполовских. — Нет, бояре! Царство нечестивых прешло, и Москва скоро возрадуется под властию законного Великого князя!
'Что ты говоришь?' — воскликнул Симеон.
— Набат лучше меня говорит вам, бояре, что царство Василия кончилось.
'Как? Он убит?' — хладнокровно спросил Симеон. Великость бедствия, после всего испытанного им, не только не воспламенила души его, но, казалось, подавила ее, как тяжелый, надгробный камень, поставленный на горестях и радостях человека, подавляет их и заставляет безмолвствовать холодный труп его.
— Если бы убит, так все хоть с честною смертью можно бы его поздравить, — отвечал улыбаясь Щепило, — а то и этого нет! Он и вся его пьяная сволочь бежали, бежали без оглядки от мечей Великого князя Юрия Димитриевича! Ох! в эту ночь такие чудеса наделались, бояре, что кажется и вовек не слыхано!
'Что же такое сделалось?' — спросил Симеон, тихо встав с одра своего и начав ходить по темнице медленными шагами.
— Вчера был в Думе Василия такой шум и спор, какой бывает у баб торговок на блинном базаре. Хватились за ум народы православные — вздумали идти навстречу Великого князя Юрия Дмитриевичу… Явная милость Божия: ослепило умы их! Да и кому было умничать-то? Не этому ли Юрью Патрикеевичу, с его литовскою четырехугольною головою? Не самому ли князю Василию? Сказали ему, что он должен предводительствовать ратью, так он едва не растаял от слез, прощаясь с молодою княгинею. Толпа сволочи поплелась за ним, да только что дорогою грабила, да буянила. А между тем в Кремле, тайно, уклали все на возы, и в самую полночь Василий прискакал назад верхом, запрягли лошадок и покатились возики из Москвы, с князем и с княгинею. Хорош воин: на врага идет, а животы в запас убирает!.. За ними кое-как убрался еще кое-кто…
'Что же Москва?'
— Господи! Как узнали к утру в Москве, да как зашумит народ — своя воля — дружин воинских нет! Слышите, как трезвонят в набат? Ведь это простой народ разгуливает — бежит его в Кремль столько, что и счету нет! Стража осталась только что у дворца великокняжеского — стережет Софью Витовтовну — будто для почести, а в самом-то деле для того, что когда не успела старушка убраться, так теперь ее и не выпустят, а с рук на руки передадут Великому князю Юрию Димитриевичу. Только бы успела она дожить; ведь она на одре смерти, совсем не встает, и видно ей придется встречать добрых гостей, или отправляться
