ни в счастье'.
— Измена измене разница, — возразил боярин, — я не обвиняю Морозова, но подозреваю только…
'Долго надобно бы тебе все изъяснять, — сказал Косой нетерпеливо, — а нам теперь всем некогда. Дело в том, любезный брат, что ты не должен отставать от нас и верить, что нам хорошо известны все обстоятельства. Морозов дурак, если не злодей. Воспитанный с отцом нашим, он умел овладеть душою нашего отца — но ему не быть — или нам не быть!'
— Согласен, потому что терпеть его не могу, — отвечал Шемяка.
Тут вошел к ним боярин с известием, что князь Юрий Димитриевич скоро выйдет из молельни своей и пойдет в совет. Оба князя и боярин Иоанн поднялись с мест своих. Присланный боярин удалился.
— Что же Гудочник? Где же он? — сказал Косой.
'Не постигаю, — отвечал боярин Иоанн. — Ему давно надобно бы здесь быть. Или он обманул меня?'
— Гудочник? — спросил Шемяка. — Нельзя ли мне видеть его? Хочется узнать этого хитрого пролазу, который услужил нам лучше многих и о котором наслышался я, что он святой, что он колдун и — Бог знает что еще!
'Жаль, что он не явился теперь, а то, может быть, скоро его нельзя уже будет видеть. С ним, именно, пора кончить, князь Василий Юрьевич — так сделать, как я тебе говорил'.
— Что же такое надобно сделать с ним? — спросил Шемяка.
'Надобно повесить его', — сказал боярин хладнокровно. Шемяка содрогнулся, а Косой улыбнулся, заметив его содрогание. 'Ты еще не привык, князь, — сказал Иоанн, улыбаясь, — к государственным делам и так же боишься подобных пустяков, как набожная старуха боится согнать муху с носа, думая, что она по воле судьбы ей на нос села. Гудочник хитрый соглядатай и человек опасный. Всегда надобно, употребив таких людей для своей пользы, освобождаться от них'.
— А что надобно делать с изменниками? — пробормотал Шемяка невнятно. Он молча простился со своими советниками и пошел.
— Кажется, — сказал Иоанн, — он будет наш?
'Для чего не поласкал ты его, боярин, какою-нибудь битвою? Сказать бы тебе, что мы пойдем хоть за Каменный пояс, завоевывать Великую Пермию, или полуночное Сибирское царство, которое, говорят, лежит на восток, далеко за Булгарами'.
— В самом деле! Но неужели его, как ребенка, убаюкивать надобно? Кажись, князь, что мы обо всем условились? Помни, что о тебе идет речь и что именно тебе, а не отцу твоему, который, может быть, скоро переселится к отцам нашим, надобно радеть о Великом княжестве.
'Боярин! повторяю снова, что твои пользы неразлучны с моими'.
— Ради Бога: настоять на том, чтобы родитель твой учредил отдельный совет и прогнал всю эту вздорливую толпу.
'Да!'
— Новгороду поход, Василию тюрьма, боярам его суд, со всеми другими пока мир, и ты соправитель отца.
'Аминь!' — сказал Косой, крепко обнял Иоанна и поспешно удалился.
— Конец ли моим заботам? — пробормотал Иоанн, оставшись один. — Теперь, когда все думают, что я превознесен честию и славою, меч судеб, может быть, висит на волоске над моею головою! Нет, Иоанн! не успокоиться видно тебе до могилы! Тщетно собираешь ты — кто подкрепляет тебя? Только Косой может еще несколько понимать твои предприятия; но его дерзость, гневливость, неопытность… Горе, горе! А Шемяка? А Красный?.. Они ни к чему не годятся: один воин, другой монах! Несмотря на младость Василия я видел в нем признаки отцовского нрава… Теперь поздно возвращаться… О София, София! Для чего погубила ты себя и — меня!
Он вздохнул, отворил маленький поставец и налил в небольшую рюмочку из серебряной фляжки драгоценного и редкого тогда напитка. Это была: живая вода, как называли тогда хлебное вино европейцы, или рака, как называли русские. — Голова у меня кружится, — продолжал Иоанн — последние дни в таких заботах провел я… Прежде, бывало, все ничего, а теперь старость дает себя чувствовать — пора бы мне на покой… Но что за мрачные мысли приходят ко мне в голову сегодня? Если бы только время, надобно бы сходить помолиться… Ну, Бог милосерд и долготерпелив! Он не то, что мы грешные…
В это мгновение, по задним дверям, вдруг вошел к боярину Иоанну Гудочник.
— Насилу ты, приятель, приплелся, — сказал боярин. — Добрые ли вести? Говори скорее!
'Если весть об измене можно назвать доброю, — сказал Гудочник с улыбкою, — да! Через час — письменное свидетельство вероломства его будет в руках твоих'.
— Старик! я построю монастырь и ты будешь игумном в этом монастыре, чтобы лучше отмолить грехи.
'Шутишь, боярин! Ты обещал мне также сказать добрую весть?'
— Твое дело кончено, — отвечал боярин, немного подумавши, — да, кончено: князья согласны и добрый старик Юрий не спорит. Хоть завтра можешь ты отправиться в Новгород к твоему любимцу Василью Георгиевичу и позвать его на княжество.
'Ты поспешил исполнить', — сказал Гудочник, внимательно смотря на боярина.
— Ты видишь, что теперь и жить-то спешат, — отвечал боярин, отворачиваясь. — Особливо нам с тобой — долго ждать не должно! Вручи мне письмо Морозова и я обменяю его грамотою на Суздальское княжество. — Боярин остановился, как будто собираясь с силами. Гудочник не переставал смотреть на него пристально.
— Вот тебе Бог порукою и Пречистая его матерь! — сказал наконец боярин глухим и дрожащим голосом.
'Бог страшно карает клятвопреступников! — сказал тогда Гудочник твердым голосом. — Благодарю тебя за весть твою, но скажи мне, боярин: от чего же Косой и вчера еще думать не хотел?'
— Разве Косой княжит в Москве? — сказал Иоанн угрюмо.
'Разве Юрий княжит в Москве?' — повторил в свою очередь Гудочник насмешливо.
— Я! — воскликнул Иоанн с нетерпением.
'А ты? — отвечал хладнокровно Гудочник. — Полно, так ли боярин? Ты мог бы отпилить голову Морозова и без письма его, если бы ты княжил. Боярин, боярин! то, что изрек ты мне — дело великое, а ты так легко все это выговорил! Бог страшно карает клятворушителя!'
— Я и без тебя знаю, что он карает, — вскричал с досадою Иоанн, — и сдержу клятву свою — слово свое, хотел я сказать…
— Нет! клятву, боярин! Ты призвал господа Бога и Пречистую Его Матерь во свидетели, а по слову Евангельскому человек может называть словом только: ей, ей, или ни, ни — всякое другое слово есть уже клятва…
— Письмо Морозова!
'Грамоту Василию Георгиевичу — только грамоту — и более ничего нам не надобно, ни людей, ни денег!'
— Дерзкий старик!
'Гордый боярин! Ты должен был наперед знать, с кем ты имеешь дело! Не бывать плешивому волосатым, не взойти песку хлебом и не провести тебе меня! Поди, узнай, что ты еще не знаешь, спроси в чьих руках будет печать великокняжеская и кто засядет первым в думе Юрия? Товар у меня налицо — я готов продать его — от тебя все это зависит — и через час письмо Морозова будет в руках твоих!'
Он начал тихо отступать к двери, оглядывая боярина с головы до ног. Свирепо оглядывал его также боярин Иоанн. Видно было, что это два опасные соперники и что равно страшились они друг друга.
Стройно и величаво открылось заседание Великокняжеской думы в Кремлевском Дворце. Несмотря на быстрое завладение Москвою, походившее на набег, никогда, со времен Василия Димитриевича, то есть более семи лет, не видано было такой сановитости в совете и во всех подробностях обрядов и учреждения. На великокняжеском престоле восседал теперь убеленный сединами старец; подле него, с одной стороны, сидели трое сыновей его, мужественные, смелые, величественные князья. В длинных рядах, по обеим сторонам около стен, сели бояре, князья откупные и сановники. Блестящие воины окружали комнату и
