'Садитесь, дорогие гости, — сказал Шемяка, повесив кинжал на стену, садясь сам и указывая места послам, — садитесь! Здесь, как в деревне, чинов нет. Хозяин без хозяйки, живет холостяком, угощает гостей, чем Бог послал. Довольны ли вы ночлегом и хлебом-солью в моей монашеской обители?'
— Мы, государь, князь Димитрий Юрьевич, за хлеб за соль твою благодарствуем и всем довольны.
'Садитесь же, дорогие гости. Мне, право, жаль, что некогда мне с вами хорошо побеседовать. Я хочу завтра утром ехать: вздумалось Богу помолиться, и давно уже звал меня к себе старик князь Заозерский, Димитрий Васильевич. Отправлюсь к нему провести осеннее время и прожить в тамошней стороне, пока можно будет опять по первой пороше зайцев травить'.
— Доброе дело, князь Димитрий Юрьевич. Но мы к тебе приехали, кроме спроса о твоем здоровье, по нашего Великого государя, князя Великого, делу.
'По делу? Не веря пословице, что дело не медведь, в лес не уйдет, я люблю тотчас сбывать всякое дело с рук; скажите же поскорее, в чем это дело!'
— Государь наш, Великий князь Василий Васильевич, прислал к тебе, молодшему своему брату, подтвердить прежние крестоцеловальные грамоты новыми.
'Да ведь я не нарушал и прежних грамот?' — сказал Шемяка, улыбаясь.
— Великий князь это совершенно знает; но где крепка вера и дружба, чего бояться подтвердить их вновь?
'Давно ли писаны были и старые грамоты? Кажется, что в годе они не успели еще выдохнуться! Разве что-нибудь слышал обо мне Великий князь недоброе? Ведь я говорил и тогда, чтобы включить в договор именно: сплетней не слушать и тотчас выводить наружу. Как бишь это придумали вы на тот раз изложить в грамоте?' — спросил Щемяка, обращаясь к одному из бояр своих.
— А что вы услышите о моем добре, или о лихе от христианина, или от иноверца, а то вы мне поведаете в правду, без примышления, — отвечал боярин.
'Нет, не то: это не годится! Я именно говорил о сплетнях… Впрочем, вероятно вы, послы, привезли грамоту новую, уже совсем готовую. Чего же долго толковать? Читайте ее!'
— Если благоволишь, князь Димитрий Юрьевич… — Старший посол вынул грамоту и подал Шемяке.
'Читай, боярин!' — сказал Шемяка, зевая и беспечно отдавая грамоту своему боярину. Боярин развернул ее и начал:
'Божиею милостию и Пречистыя его Богоматери, и по нашей любви… — При сих словах все перекрестились. Боярин продолжал: '…на сем, на всем, брат мой младший, князь Димитрий Юрьевич, целуй ко мне крест, к своему брату старейшему, Великому князю Василию Васильевичу: быть тебе, брат, со мною, с Великим князем, везде за один, до своего живота, а мне Великому князю быть с тобою везде за один, до своего живота. А кто будет, брат мой, мне, Великому князю, друг, тот и тебе друг, а кто будет, брат мой, мне, Великому князю, недруг, тот и тебе недруг'.
— Но, дорогие мои гости, все это было уже прежде говорено? — сказал Шемяка, усмехнувшись. — Что тут нового?
'А с кем буду, брат мой, я, князь Великий, в докончании, — продолжал чтение боярин, — мне и тебя с ним учинить в докончании, а с кем будешь ты в целовании, и тебе к нему целование сложишь. А не оканчивати тебе, брату, без меня, Великого князя, и не ссылатися с моим недругом ни с кем; ни мне, Великому князю, не оканчивати без тебя ни с кем'.
— Последнее и прежде казалось мне вовсе бесполезным словом, и теперь таким же кажется, — сказал Шемяка. — Куда ко мне, в Углич, посылать Великому князю спрашивать у меня: с кем ему оканчивать, с кем не оканчивать? Но если так заведено — еже писах, писах! Продолжай, боярин!
'А добра тебе мне, Великому князю, хотеть во всем и везде, а мне, Великому князю, тебе добра хотеть во всем и везде. А держать тебе меня, Великого князя, в старейшинстве, как держал отца моего, Великого князя Василия Димитриевича, отец твой, князь Юрий Димитриевич…' Взор Шемяки омрачился при сих словах. Казалось, что неприятное воспоминание прошедшего сильно отозвалось в душе его. Но он промолчал, и боярин продолжал чтение: 'И подо мною тебе, под Великим князем, все мое Великое княжение держати честно и грозно, без обиды, во всем, чем благословил меня мой отец, Великий князь Василий Димитриевич своею отчиною…'
— Но если вся грамота такова, — сказал Шемяка, — и читать ее нечего: все это я давно знаю! Боярин! вели подать мне печать мою и позовите священника с крестом и Евангелием…
'Но, государь…' — возразил боярин Шемяки.
— Но, боярин мой советный, — возразил Шемяка нетерпеливо, — терять время по пустому не должно… Все, что теперь слышали мы, было в старых грамотах, и я готов сто раз подтвердить это, утвердивши единожды! Скажите все слова мои моему брату, Великому князю, — продолжал Шемяка, обращаясь к послам московским. — Он напрасно беспокоился и посылал вас. Самый злодей мой, следя за каждым моим шагом, не перенесет ему обо мне лихого слова. Не на грамотах основана дружба… мир… Ну!.. или как угодно назовите это… Грамоты, своим неприятным складом напоминающие старое, давно забытое, мне совсем не нравятся…
'Здесь есть многие перемены, государь', — сказал боярин, потихоньку пробежавший между тем грамоту.
— Какие же перемены?
'Говорится об окончании многих дел, которые оставались нерешенными'.
— Какие еще дела оставались нерешенными? — воскликнул Шемяка вспыльчиво, — все было решено!
'Князь Юрий Димитриевич, — сказал старший посол, — государь наш, Великий князь, желая окончить всякие поводы к нелюбови, подтверждает о Дмитрове и о твоих московских и костромских волостях и жеребьях — Кореге, Шопкове, Лучинском, Сурожике, чтобы держать их за тобою в братстве и чести, без обиды, по докончальным грамотам и печаловаться тобою и твоею отчиною'.
— Благодарю за попечение, но об этом также было прежде сказано.
'О не покупке и не держании закладней, взаимно, управлении Ордою Великому князю и выходах по старым дефтерям, не вступании тебе в Вятку…' — продолжал московский посол.
— О Гавриловских селах и об Ярышове и Иванове пора бы кончить, — сказал боярин Шемяки, перебивая речь посла, — право, пора бы кончить. Но и здесь все еще говорится, что долг князя Димитрия Юрьевича остается за Великим князем…
'Пятьсот-то рублей? И неужели ли их еще не отдали нам? — спросил Шемяка. — Я, право, и позабыл'.
— Платою не замедлят, — сказал московский посол, — наш государь, Великий князь, слово свое сдержит; но князь Александр Иванович до сих пор не докончил с Великим князем об этих селах.
Ни послы, ни боярин Шемяки, говоря обо всем другом, не упоминали главнейшего. Наконец, старший посол решился сказать Шемяке: 'Если ты, князь Димитрий Юрьевич, подтверждаешь условие — кто мне друг, тебе друг, кто тебе недруг, мне недруг, то, конечно, подтвердишь и другое: А всяду я сам на конь, на своего недруга, и тебе со мною пойдти, а пошлю тебя, и тебе идти без ослушания, а пошлю своих воевод, и тебе послать с ними твоих воевод?'
— Бесспорно, — отвечал Шемяка. — Если понадобятся мои людишки к дружинам Великого князя, пусть только известит меня. — Он отвернулся к окну, в которое сильно стучал порывистый дождь осенний.
'Такое обещание, — продолжал посол, — разуметь должно и в том случае, когда бы и самый родной брат твой вздумал учинить размирье и нелюбие к Великому князю?'
— Как? Что это значит? — спросил Шемяка.
'Князь Василий Юрьевич назван в этой грамоте недругом Великого князя', — сказал боярин Шемяки.
— Что же не сказали мне этого с самого начала, — вскричал Шемяка, — ни вы, послы, ни ты, боярин? — Он обратился к тем и другим.
'Государь, князь Димитрий Юрьевич… — бормотал боярин.
— Князь Димитрий Юрьевич… — вполголоса промолвил старший посол.
