сильнее.
Шемяке хотелось бы затаить свое дыхание на это время, чтобы вслушиваться в каждый звук соловьиного ее голоса.
— Ю_р_ь_е_в_и_ч, — промолвил отец, смотря на дочь с любовью и радостью.
'Князь Димитрий Юрьевич, — сказала тогда княжна, — поздравляю тебя с приездом и прошу выкушать на здоровье'.
Что-то хотел сказать Шемяка, но не умел, поклонился княжне, взял чарку, другую поднесла княжна отцу своему; всем присутствовавшим, кроме молодых людей, поднесены были также чарки. Общий голос: Здравия князю Димитрию Юрьевичу! — раздался в комнате.
— Князь Димитрий Васильевич, будь и ты здоров, с любезными детками своими и со всеми домочадцами! — отвечал Шемяка, выпил чарку и хотел поставить на поднос; но руки княжны дрожали, как уже говорили мы, а Шемяка, Бог знает от чего, смущался — и чарка покатилась с подноса и упала на пол. Княжна ахнула и побледнела. Шемяка поспешил поднять чарку, извиняясь в неловкости, а княжна снова зарумянилась, улыбка мелькнула на ее устах и глаза как-то нечаянно встретились с глазами Шемяки.
Скромно поклонилась она опять всем; отец поцеловал ее в лоб, и она вышла, сопровождаемая своими нянями.
— Ну! сядем опять и выпьем! — сказал Заозерский. — Девичье дело робкое, и скромность, лучше камня самоцветного, убор девушке. — Шемяка что-то бормотал о счастии Заозерского в детях.
'Да, Богу благодарение за детей моих — в глаза и за глаза скажу… Ты, Семен, этим не гордись, но помни, что все от Бога и от того, что ты помнишь заповеди Его', — сказал Заозерский, принимая поднесенный ему кубок. Растроганный сын поцеловал его руку.
Ужин был кончен; но кубки продолжались, при беседе умной, веселой, растворяемой благочестием. Князь велел подать даже заповедных своих наливок. Уже навеселе и поздно встали из-за стола, и после молитвы, прочитанной вслух Заозерским, Шемяку проводил юный князь Симеон в отдельные покои, для гостей назначенные.
Рассеян, странен сделался Шемяка после ухода княжны Софии Дмитриевны. Он мешался в ответах и даже заставил некоторых из присутствовавших тихонько усмехаться и покашливать для скрытия своего смеха. Сказав несколько слов Чарторийскому, Шемяка спешил лечь, простился с ними, и — не мог уснуть. Не знаем, что он видел во сне. Не угадаете ли вы?
Глава III
Кузнец, кузнец! скуй мне венец;
Из остатков золот перстень:
А мне тем ли венцом венчатися,
А мне тем ли перстнем обручатися…
Три дня прошло со времени приезда Шемяки к князю Заозерскому, но не видно еще было сборов в обратную дорогу. Чарторийский с досадою подошел к Сабурову утром на четвертый день, оглянулся кругом и сказал ему:
— Слышно ли что-нибудь о нашем отъезде?
'Нет, я ничего не знаю', — отвечал Сабуров.
— Не в добрый час пустились мы в эту дорогу — не тем ее помянуть!
'А что тебя сердит, князь?'
— Что? Хорош спрос! Да, что мы здесь делаем? Я не узнаю ни себя, ни князя Димитрия Юрьевича. Один только и оставался лихой князь на Руси, и тот начал теперь по монастырям ездить, завез нас в эту глушь и растобарывает с ханжой, старичишкой, на которого прежде и не взглянул бы.
'Тебе не нравится Заозерский?'
— Неужели тебе он нравится? Чем этот князь отличается от богатого смерда? Где он бывал, что видел? Чем может похвалиться? Только что монахов кормить, да о Писании толкует и сам на поварню заглядывает. Без него баба горшка щей в печь не поставит. Заметил ли ты, что у него подле стола, на стенке, висит большой ключ? Это ключ от его княжеского погреба. Вчера он приводил какие-то слова из духовной… какого бишь князя…
'Ведь он и твой предок был, этот князь — как же ты его не помнишь?'
— Что мне от этих предков, когда они мне ни в кармане, ни на земле ничего не оставили… Да, вспомнил: какого-то Мономаха! Ты расхохочешься, Сабуров, что этот Мономах, монах, заказывал детям в духовной: 'В дому своем сидя, не ленитесь, но за всем сами смотрите; не зрите на тиуна, ни на других, чтобы не посмеялися пришельцы ни дому, ни столу вашему'. Слова эти так забавны, что я заставил Заозерского повторить их раза три и затвердил.
'И по завету предков Заозерский смотрит сам за погребом и за горшками в печи? Ха, ха, ха!'
— Всего непонятнее: как он умел облелеять нашего князя? Тот с ним не расстается, глядит ему в глаза, не наслушается его речей и совсем почти не говорит со мною.
'И со мною. Он сделался печален, уныл, мрачен. Знаешь ли что? Заозерский совсем не так прост, как кажется: он старик плут!'
— Да, плут. Ты догадываешься?
'И ты?' — Они взглянули друг на друга, как будто не смея сказать угаданной ими друг у друга мысли.
— Его женят! — шепнул наконец Чарторийский.
'Да его обабят! — промолвил также Сабуров, — и тогда плохо нам будет…'
— Не в добрый час пустились мы в эту дорогу — не тем она будь помянута!
'Ты любишь эту поговорку, князь?'
— Дедушкина. Только у меня и наследства, что добрый меч дедовский, да несколько поговорок, как, например, эта: помути, Боже, народ, накорми воевод!
'Да — когда наш князь сладит с этим стариком — прощай наши веселые гулянки, лихие забавы! Нашего князя постригут и пойдет род маленьких монахов, как боголюбивый княжич Андрюша'.
— Впрочем, боярин… Черт побери — что за девка! Кровь с молоком! Только я не люблю белобрысых…
'Ну, что в ней хорошего: она слишком сухопара; мне давай дороднее! Вот моя красавица, когда поперек руками не обнимешь!'
— Да ведь ты не князь Долгорукий! Нет! что ни говори, а за одни глаза этой пустынницы можно полвека отдать. Что за глаза, Сабуров! Не дивлюсь, если у Димитрия Юрьевича сердце ретивое с места они сшибли!
'Глаза, глаза! Я охотник не до глаз, но до румяных щек, а наша монахиня-княжна совсем не румяна. У нея краска, как роза; настоящий румянец должен походить на красный мак'.
— Однако ж, если он женится на ней — ведь издохнешь с тоски, Сабуров! Уговаривай князя поскорее уехать в наш благословенный Углич. Ох! если бы теперь пуститься нам в Москву, либо в Звенигород! Ведь уж там началась свалка — была бы работа мечу дедовскому!
'Ты, кажется, имеешь сведения верные об этом, князь Александр?'
— Я? нет! Я так думаю по рассказам этого новгородца, которого видал у тебя в Угличе, а вчера нечаянноьздесь встретил.
'Встретил?' — с беспокойством спросил Сабуров.
— Да, — отвечал Чарторийский, не заметив его беспокойства. — Ты не видал его разве? — продолжал он.
— Нет. Да, зачем он здесь?
'Стану я спрашивать! Ведь эти новгородцы везде шатаются и все знают…'
