Клятва при гробе Господнем

обрядами, в дорогом убранстве и, по прочтении молитвы священником, благословили дедовским образом жениха с невестою. Тогда мог Заозерский полюбоваться, видя рядком милую дочь свою с юным ее женихом. Пошли кубки по рукам. По странному смешению религиозных обрядов с житейскими обычаями, едва благословили невесту, и едва священник раскланялся, едва прошли слезы умиления и благоговение на лицах присутствовавших, во дворе княжеском застучали в медные тазы и железные сковороды, старики пустились в шутки и прибаутки, и хор девушек, подруг княжны, призванных к ней с обеда и разряженных, запел свадебные песни. Хотите ли знать их?

       Не лежи, черный бобр, у крутых берегов,
       А черна куница возле быстрой реки;
       Не сиди, князь Димитрий, во чужом пиру,
       Князь ты Димитрий Васильевич;
       Снаряжай свадебку молодой княжны.
       Молодой княжны Софьи Дмитриевны!
       — Глупые вы люди, неразумные!
       Уж у меня свадьба снаряжена,
       Девять печей хлеба напечено,
       Десятая печь витых калачей,
       Витых калачей с завитушками;
       Девять поставов браги наварено,
       Десятый постав меду крепкого;
       Уж у меня приданое изготовлено!
       Девять городов, с пригородками,
       Девять теремов, с притеремками.

* * *

       На заре рано, на утренней,
       На восходе красного солнышка,
       На закате светлого месяца,
       Не от ветра, не от вихоря,
       У князя Димитрий Васильевича
       Учинилась беда великая:
       Вода на дворе возлелеяла,
       Три кораблика уплыло —
       Первый с червонным золотом,
       Второй со светлым серебром,
       Третий с красною девицею,
       С княжною Софьею Дмитриевною.
       Не жаль мне червонного золота,
       Не жаль мне светлого серебра,
       Только жаль мне красной девицы:
       Та у меня была дочь родимая,
       Дочь родная, дочь любимая.

* * *

       Венули ветры по полю,
       Грянули веслы по морю;
       Ходит княжна в высоком терему,
       Княжна Софья Дмитриевна,
       То подумаешь, то раздумаешь;
       С кем бы мне думушку придумавши,
       С кем бы мне крепкую раздумаши?
       Думать думу с родным батюшкой —
       Та ей дума не верна, не крепка,
       Те словеса ей не понравились;
       Думать думу с одной матушкой —
       Та ей дума не верна, не крепка,
       Те словеса ей не понравились;
       Думать думу с молодым князем,
       К_н_я_з_е_м Дмитрием Юрьевичем —
       Та ей дума верна и крепка,
       Те словеса ей понравились.

Так пели подруги княжны, пока старики и гости чокались кубками и шумели; жены князей и бояр сидели неподвижно, а жених наговаривал невесте речи любви и счастия, держал ее белую руку в своих руках и иногда, украдкою, целовал ее румяные щеки и нежный ротик. Ужин был сытный и — пьяный. Расставаясь, при громких песнях, София сама поцеловала Шемяку, когда старики обнимались и, с шумом прощаясь, клялись в вечной любви к Заозерскому и в непременном счастии жениха и невесты. Как ни тщательно старались дворецкие Заозерского помогать гостям убираться домой, однако ж двоих нашли потом в углу, забытых. С трудом могли уверить их, что они расположились спать не дома. Один послушался и скоро побежал, когда объявили ему приказ супруги его; у другого совсем пропал хмель, когда нарочно стали говорить подле него, будто у соседа его, в прошедшую ночь, вытащили скрынку с деньгами из кладовой.

Три дня, каждый вечер, продолжались подобные гулянки. Радовались все подданные князя; приезжали поздравлять его даже все монахи из Каменского и Куштинского монастырей. На четвертый день угощали обедом их и духовенство, а простому народу выкатили целые бочки браги. Невеста являлась только по вечерам; днем была она невидима, и только жениху позволялось утром, на минуту, являться в ее терем. Шемяка забывал весь мир. Пора было миру сказаться счастливому князю: он был слишком счастлив!

Глава IV

Тюрьма ты моя, тюрьма крепка!

Пошире ты гробовой доски,

Да тяжеле ты ее в сотеро,

Подлиннее ты домовища дубового,

Да теснее в тебе молодцу удалому!

Старинная песня