— Шуази! Ты помешался! Краков ваш! Как, где? Суворов побежден! Чем?
— Один удар решительный, и все это будет! Тайну, как взять Краков, мы тебе не скажем. Суворов в двухстах верстах и будет разбит, когда взятие Кракова подымет дух поляков, разбит, не успевши услышать, что Краков уже в руках наших… Но нам нечего мешкать: Понинский пойман и теперь в замке… Пойдем, товарищи. Дюмурье! одно условие: тайна!
— Шуази, Виомениль, друзья мои! остановитесь! Ты начальник теперь, Виомениль: подумай…
— Поздно! — сказал Виомениль. — Уже полгода готовил я все, и только Шуази не соглашался, а теперь сам он бежит в огонь и в воду и придумал такой план, что ежели через час Краков не будет взят нами, назови меня дураком и трусом!
— Любовь и слава! — вскричал Шуази. — К делу, к делу!
Они побежали, смеясь, насвистывая менуэты, и скрылись вдали.
— О мое отечество! — сказал Дюмурье. — Чего не сделало бы ты, если бы нашелся человек, могущий думать за всех их! Каких бедствий не навлекают на тебя ветреность, шалости твоих детей… Но, будь человек… Так: он явится, явится, и Европа изумится гению Франции… Он… — С сим словом взор Дюмурье заблистал. — Не здесь ему действовать, по власти придворного дурачась с безрассудными поляками и по власти королевской любовницы сменяясь с важного места своего, не здесь, а там, в Париже, где кипят теперь страсти и сулят в будущем дивное и великое! — Как будто опомнился тогда Дюмурье. — …Что хотят, однако ж, они сделать теперь, безрассудные? Пойдем, узнаем, спасем их!..
Дюмурье поспешно вошел в дом воеводы. Долговременное отсутствие его не было никем замечено. Пир сделался уже самый шумный, и головы гостей, разгоряченные винами, разговорами, танцами, были в самом сильном разгуле. Танцы становились нестройнее и живее; вино лилось рекою; нескромные тосты уже прорывались у поляков. 'Kochaymy sie!' [1] — кричали в одном углу, обнимаясь и через руки выливая друг в друга вино; самые казацкие офицеры пили тут же и повторяли тосты; многие гости спали уже по углам; к музыке мазурок прибавлялись песни. Дюмурье искал Шуази и Виомениля: их не было нигде. Он бродил из комнаты в комнату с беспокойным ожиданием. В той зале, где поставлены были игорные столы, толпа народа шумела в беспорядке. Игроки сидели, стояли вокруг столов, на которых кучами лежало золото. Сам воевода отгребал, запачканный мелом, груды червонцев и пил; подле другого стола сидел русский комендант, разгоряченный вином, сердился, играл, выигрывал, радовался и, казалось, забыл и любовь, и должность свою.
В шуме и смятении было все, когда Шуази вдруг вбежал в эту залу, в беспорядке, с радостным лицом и сверкающими глазами. Дюмурье никогда не видал его в таком странном состоянии, хотел остановить, но не успел. Как вихрь, быстро Шуази бросился к коменданту, сел подле него и сильно ударил его по плечу.
— Кто смеет так дерзко шутить? — вскричал комендант, вскочив с места.
— Старый ваш приятель, господин драгун! — отвечал Шуази беспечно. — Вы в выигрыше, поделимте-с!
— Вы оскорбляете меня, господин Шуази, меня, человека, который не боялся прусских пушек и презирает…
— Не французских ли полковников, хотите вы сказать? — вскричал Шуази, поднимаясь с места. — Но берегитесь оканчивать ваше хвастовство таким образом!
— Нимало не мыслил я этого, — сказал комендант, струсив приметно, — но ваша дерзость, или — извините — непринужденность вашего обращения, так странна — или, смею сказать, то есть…
— Без предисловий: будем друзьями! — Шуази крепко обнял коменданта. — Здесь все друзья, и кто думает зло, пусть тот сам погибнет прежде других!
Комендант пожался от крепкого объятия Шуази, сам обнял его и обратился к банку. 'Выиграла!' — вскричал он и потащил к себе несколько червонцев, ибо между тем игра не прекращалась.
— Va banque! — вскричал Шуази, и комендант испугался его голоса.
— Va banque, господин полковник! — повторил Шуази. Разгоряченный вином, комендант стал играть. Шуази выиграл, и, скупой, но страстный охотник до игры, комендант кинул в бешенстве карты.
Громкий смех Шуази был ему ответом:
— Как! Я выиграл? — вскричал он. — И вы дорожите моим выигрышем? Смелее, смелее: на Краковский замок! Бейте карту: или я, или вы комендантом в замке; скорее!
— Шутка неприличная, — сказал смеясь комендант, — и негодная. Но посмотрите, что я сделаю, давайте: или весь банк мой, или я сдаю вам замок!
— Браво! — вскричало множество голосов; отвсюду стеснился к столу народ. Карты перекинуты; Шуази выиграл.
— Мой Краков! — закричал он с громким смехом.
— Вы дурачите меня, заставляете дурачиться заслуженного офицера! — заговорил комендант сердито.
— Тебя дурачить? — отвечал Шуази. — Тебя, когда ты дурак с роду?
— Ты смеешь мне говорить! — загремел комендант, потеряв все терпение. Стол полетел вверх ногами; карты рассыпались; червонцы зазвенели и покатились по полу.
— Отдай мне Краков и убирайся к своему Суворову! — вскричал Шуази, принимаясь за шпагу. — За Краков, за Понинского, за ту, которую ты оскорбил, я плачу тебе — смотри!..
Шуази подбежал к растворенному окну и выстрелил из пистолета. Вдруг со стен Краковского замка сверкнул огонь и раздался пушечный выстрел, другой, третий, четвертый! Гул покатился по Висле.
Весь хмель прошел у коменданта:
— Что это? Где я? — вскричал он. — Измена!
Все пришло в смятение; все бросились к окошкам и при блеске пушечных выстрелов увидели польское знамя на месте русского. Воевода, гости, паны, паньи забегали по залам.
— Комендант! Вашу шпагу; вы мой пленник! — сказал важно Шуази, и робко повиновался комендант, изумленный и не знавший, что с ним делается.
И никто не знал, что такое случилось в замке и в городе. Жители, пробужденные выстрелами, выбегали из домов, спрашивали друг у друга, отвечали, сами не зная что. Может быть, и читателям нашим не совсем понятно все, что мы рассказали. Но не так ли в свете, не так ли на деле бывает? Когда Москва горела в глазах наших, когда после того Наполеон бежал с своими полчищами, что мы понимали в этих чудных делах? Мы следуем в точности обычаю нынешних романтических историков: изображаем событие как оно было, как оно представлялось глазам очевидцев его. Развязка объяснит тайну. Где искать развязки? Время покажет нам. Оставим покамест шумный краковский маскерад, оставим Краков и перенесемся совершенно в другое место, посмотрим совершенно на других героев нашей были. До сих пор быль наша походила на романическую фантасмагорию, теперь мы начнем историческую часть ее.
Верст не двести, как думал Шуази, но не более ста от Кракова, в большом селении находилась квартира корпуса русских войск, которым начальствовал Суворов. Тут, в старом господском доме, жил будущий победитель при Рымнике и Требии, будущий покоритель Измаила, еще средних лет человек, только генерал-майор и не граф, не князь италийский, но уже отличившийся в Пруссии, Польше, Финляндии, уже известный своими странностями, лаконизмом и прыжками.
Было еще весьма рано, а Суворов уже встал, окатился на дворе холодною водою и, попрыгивая на одной ноге, убежал к себе в комнату. Вдруг прискакал к крыльцу дома драгун на лошади, едва дышащей от усталости, спросил Суворова и бросился в комнату.
В передней его остановили два гренадира. 'Кого тебе?' — спрашивали они. 'Генерала Суворова, скорее, важная штафета!' — отвечал драгун. 'И думать не смей, чтобы мы тебя пустили'. — 'Штафета из Кракова, говорю вам!' — 'Хоть бы из Варшавы; погоди'.
Тут из внутренней комнаты раздался тоненький голос: 'На молитву!' Двери в переднюю растворились; гренадиры вытянулись в струнку, и драгун увидел в ближней комнате человека не высокого, сухощавого, лысого, в синей куртке и белых панталонах. По обеим сторонам в комнате стояло несколько офицеров. Высокий гренадир держал молитвенник. 'Читай, Тишка, да разумей, что читаешь!' — сказал человек в синей куртке: это был сам Суворов. Он благоговейно стал против образа, запел: 'Миром господу помолимся!' и начал класть земные поклоны. Все следовали его примеру. Гренадир читал густым басом молитвы. Когда молитвы были прочитаны, Суворов продолжал молиться: 'Спаси господи матушку императрицу, наследника,
