— Как, ваше благородие? Так и ты напроказил?
— Молчи! Я невинен, и это наказание божие несу с терпением. Но я никогда не осквернял души своей пороком…
— Так не тебя ли обвиняют в смерти попа, в старообрядческой деревне?
— Разве ты знаешь?
— Как же мне не знать? Но мог ли я думать, чтобы ты был этот офицер… Ну! делать нечего… — Сохатый остановился, сжал крепко кулак, ударил себя в лоб и подошел к бедному полицейскому офицеру.
— Эй ты, кислая шерсть! вставай: Сохатый говорит тебе!
К удивлению Флахсмана, сопутник его вскочил на ноги как встрепанный.
— Выменяй образ вот этого господина офицера: я — отпускаю тебя!
Со всею низкою подлостью полицейский повалился в ноги разбойнику. 'Эдакий мерзавец! — вскричал Сохатый… — Утащите его в телегу, но не троньте ни волоса', — сказал он своим товарищам.
— Атаман! — так начал один разбойник. — Дай слово вымолвить: ты обещал его нам…
— Нельзя!
— Прости, а мы тебя не послушаем.
— Как? — заревел Сохатый, и — с одного удара кулаком, разбойник полетел с ног. Другие на смели противоречить.
— Теперь, ваше благородие, сметь ли вас попотчевать… Да, сегодня у нас постное; ведь сегодня пятница, а вы кушаете ли…
Флахсман не мог долее смотреть на отвратительную картину шайки разбойников. 'Благодарю тебя, но если ты отпустишь нас, то вели отпустить немедленно…'
— Сей час будут готовы ваши лошади, — отвечал Сохатый. — Эх! мое небесное царство продолжалось недолго, недолго смотрел я на тебя, батюшка…
— Господин Сохатый! — сказал Флахсман. — Неужели ты столь мало видел доброго от людей, что маленькое сострадание мое так тебе памятно?
— От людей! Кого ты называешь людьми? Где ты видал их, ваше благородие? Ох! если бы ты знал да ведал… Было времячко, что на душе моей не было крови христианской, но люди втащили в тяготу греховную, — пусть же они и платят за вход мой в тьму кромешную; пусть же они, загородив мне дорогу даже в монастырь, где мог бы я выплакать себе спасение, рассчитываются со мною, за каждый день грешной жизни моей, слезами и кровью… Но я заговорился с тобой, ваше благородие, и забыл сказать, что я хочу спасти тебя от напраслины…
— Как? Ты?
— Да, я, Сохатый! Я знаю, чей был грех смерть этого попа, его убил старообрядец Филат Петров. Он с вечера спрятался в церковь, лег на место мертвеца и убил священника, а потом убежал из церкви. Завтра же схватят и повезут его мои ребята по Кругоморской дороге в Иркутск: тебе хочу я услужить; да и дело недоброе: за что, проклятый, погубил старика? Пусть бы из серебра, из золота… — Сохатый задумался и, помолчав несколько минут, сказал: 'За все это полагаю я на тебя, ваше благородие, обязательство. Послушай: в эту зиму я ворочусь в Иркутский острог. Полно, будет с меня! Если ты вспомнишь мое добро, то вели захлестнуть меня с одного раза — не мучьте меня: одного только прошу!.. Да когда приведет тебя бог на святую Русь, отыщи там старика… Но, нет, нет! не отыскивай, не говори никому… Поезжай с богом!..
11
НЕОЖИДАННОСТЬ
Когда Флахсман увидел себя на большой столбовой дороге, днем, без всякой опасности; когда перед ним засветлели волны Байкала и забелели стены Посольского монастыря, он не верил глазам своим, чувствам своим: все событие казалось ему тяжким сном. Товарищ его, от испуга, сделался болен жестокою горячкою и остался в селении на берегу Байкала. Флахсман отправился на казенном гальоте. Противный ветер задержал их на Байкале. Казалось, что судьба преследовала Флахсмана повсюду. Наконец, переезд благополучно был совершен.
Флахсман немедленно явился к барону фон-Шперлингу.
Трусость, робость изображались на высокобаронском лице, когда Флахсман стал перед ним.
— Поздравляю вас, господин Флахсман! — сказал барон, идя к нему навстречу.
— С чем? — спросил Флахсман.
— С оправданием.
— Разве известно уже, что клевета, взведенная на меня, есть нелепость ужасная и неимоверная?
— Все известно. Вчера получили мы известие из Селенгинска, что убийца сам пришел и объявил о своем злодействе. Мне должно еще вручить вам бумагу: вот ваша отставка.
— Благодарю вас.
— Вы, верно, думаете возвратиться в Россию?
— Нет!
— Как? — вскричал барон с изумлением.
— Нет! повторяю вам. Теперь можем мы объясниться с вами, господин барон! Я жил до сих пор только для того, чтобы предложить вам отплату, за все, что вы для меня сделали. Я думал, что счастие мое будет вашим счастием: вы не хотели, вы отвергли меня, вы забыли слово, данное умиравшей вашей сестре: сделать счастливою дочь ее; вы забыли священнейшие узы родства и дружбы, оскорбили благородного человека, не страшась замарать честь вашей племянницы, пятнали меня ужасным преступлением…
— Чего же вы хотите? — сказал барон разгорячаясь.
— А! вы не привыкли, видно, к таким разговорам! Я хочу стреляться с вами!..
— Не откажусь, — вскричал барон, — но и теперь скажу, что племяннице моей не бывать за вами: я клянусь…
Тут дверь в кабинет барона растворилась, и — вошла Амалия. Ни Флахсман, ни дядя не ожидали ее. Она была бледна, как смерть — изумление сковало уста барона.
— Дядюшка! — сказала Амалия тихим, но твердым голосом. — Я повиновалась вам, как отцу моему, пока вы поступали со мною, как отец. Когда вы нарушили обещание моей матери: быть отцом моим, я почитала себя вправе поступать, как мне угодно. Знайте и не клянитесь: я буду женою его — сердце мое избрало его — никакая власть не принудит меня переменить слово, мною ему данное.
— Вы, сударыня, забываете все приличия… — сказал барон.
Амалия прервала речь его.
— Приличия! — сказала она с горькою усмешкою. — Бедные приличия уступают, где говоришь что- нибудь другое. Перед вами я повторю слова мои: Флахсман или — никто! Вы не хотели меня выслушать доныне; вы терзали меня, терзали избранного мною. Знайте же, что я не могу уже возвратиться: я жена Флахсмана, и бесчестие мое может быть прикрыто только благословением священника!
Слезы полились из глаз ее. Она упала на стул. Флахсман изумился, побледнел.
— Амалия! что вы говорите! — вскричал он.
— Молчите, если вы меня любите, Флахсман! Молчите — пусть он решает…
В это время барон шагал по комнате; крупные капли холодного пота выступали на лбу его. Амалия плакала; Флахсман не понимал, что с ним делается.
Вдруг барон остановился.
— Ну! — сказал он. — Итак дело кончено, Флахсман! Мы будем стреляться, но не вы, а я вас вызываю: вы погубили все мои надежды! вы обесчестили знаменитую отрасль баронов Шперлингов. Женитесь ли вы на Амалии?
— Я отдал бы жизнь за нее; я готов бы был принять тысячу смертей за ее счастие… Вы позволите мне назвать ее моею супругою, при вас, в сию минуту?
— Да!
