Анна невольно вскрикнула, потому что Индржих неожиданно крутанул руль вправо, на полной скорости выехал на параллельную дорогу и остановился так резко, что шины заскрипели.
Не говоря ни слова, он выскочил из автомобиля и исчез в цветочном магазине.
Господи боже, этого еще не хватало! Он никогда ей цветов не покупал. Дарил орхидеи и ромашки, сирень и гвоздики, словом, те цветы, которые доставались ему от почитательниц, часто с визитной карточкой и письмом. Нет, правда, более подходящей минуты он выбрать не мог! Она представила, как он войдет к ним в квартиру и скажет Вашеку:
– Не знаю, поладим ли мы? Но сначала давай познакомимся.
Что за чушь лезет мне в голову. Но где-то в подсознании зазвучал предупредительный сигнал – а теперь стоп! Ей некогда было копаться в своей совести, но она чувствовала, что все это несправедливо – никогда ей не давали времени поразмыслить. Ни Любош, ни даже Вашек. А теперь еще и Индржих! Что он задумал? Не откладывать больше того, на что не отваживался целых четыре года?
Индржих вернулся с букетом роз. Открыв дверцу, бросил их на заднее сиденье. Анна с облегчением вздохнула.
– Я хотел заехать за твоей матерью в больницу, но она сказала, что приедет сама.
У Анны замерло сердце. А это еще зачем? Всю дорогу они больше не проронили ни слова. Индржих затормозил перед домом и протянул руку за розами в целлофане.
– Может, позовешь меня наверх?
Это был не только учтивый вопрос, это была просьба, сказанная тихим проникновенным голосом. Анне припомнилось, сколько раз она сама предлагала ему нечто подобное, проговаривала совсем обычную фразу, но сейчас она не ощутила никакой радости.
– Не нужно мне было с тобой ехать! – Она вышла из машины, слыша за спиной тихий рокот мотора. Индржих не уезжал.
– Анна!
Она подняла голову. Напротив, на дорожке, ведущей от дома, показался Любош. Он подстерегал ее здесь довольно долго, но старался прикрыть свое раздражение мальчишеской беззаботностью.
– Анна! Ты не станешь возражать, если у Вашека будет собачка?
– А тебя это не касается! – отрезала она, даже не остановившись.
Любош в упор разглядывал машину, которая припарковалась у тротуара…
– Вот так влип! – выругал он сам себя, помчался за Анной и схватил ее за локоть. – Не бойся, я все улажу, – робко предложил он в надежде, что она позовет его с собой.
Анна вырвалась. Оглянулась. Индржих еще не уехал, но уже не смотрел на нее. Анна чувствовала, как в ней поднимается волна протеста, горечи и внезапной неприязни к обоим – за все тоскливые воскресенья, за одинокие вечера и ночи, за все потерянные годы. Но что было, то прошло. Стоит ли вспоминать?!
– Знаете что? – сказала она и почти заорала: – Оставьте меня в покое! Вы оба!
Анна открыла квартиру и в пальто вошла в комнату. Ну и ну! Вот этого она и в самом деле не ожидала! Праздничный стол: парадная скатерть с вышивкой, на ней сервиз с золотыми ободками, хрустальные рюмки, в вазе – букет сирени. Мать в парадной блузке с галстуком стоит в дверях.
– Где он?
– Кто? – спросила Анна саркастически. – Вашек или эта собака?
– Я полагаю, Индржих! – накинулась на нее мать. Когда та подошла поближе, на Анну повеяло запахом душистого мыла и французского одеколона фирмы «Мулине». Анна положила сумки на стол и, так и не сняв пальто, со вздохом опустилась на стул:
– Вы с ума посходили! Все!
23
Сигнал проверки времени возвестил без четверти семь, и радио весело проиграло позывные нового дня.
– Мама, ты рада, что у нас теперь есть Бен? – услышала Анна голос Вашека.
– Ты знаешь, что да, – ответила она из ванной, накидывая синий вельветовый халат поверх ночной рубашки. Нерешительно вытащила из верхнего шкафчика стакан с зубной щеткой. Сколько времени прошло с тех пор, как Вашек, поддавшись на ее уговоры, все-таки спрятал сюда эту щетку? Обернулась – не подсматривает ли он – и поставила стакан на полочку под зеркалом. – Хватит с ним играть, иди умойся! – велела она, вернувшись в кухню.
Вашек в пижаме сидел под столом. Потом вытащил щенка из корзинки и понес его к умывальнику.
Анна растерла какао с шоколадом, наполнила молоком кастрюльку, а остатки вылила в мисочку для щенка.
– У Любоша в Каменице отец! – кричала она Вашеку, стараясь, чтобы голос у нее не дрожал. – У него кролики! Есть там и поросенок. Что ты на это скажешь?
Вашек не сказал ничего, вместо собственной физиономии умывал мордочку щенка и враждебно косился на полку перед собой.
– У тебя появится дедушка! Ты ведь так мечтал о дедушке! – доносился до него голос мамы из кухни. Морщинка на его лбу пролегла глубже. Нет, это невероятно: три щетки, три зубные щетки! Опустив щенка на пол, он схватил третью щетку, но, когда влезал на ванну, чтобы поставить ее на прежнее место, Анна схватила его за руку.
– Ну, с меня довольно! – закричала она и выхватила щетку у него из рук. – Испортить что-то хорошее может каждый. Хоть бы я! Или Любош! Но ведь ты же умный мальчик… – Она все надеялась, что Вашек заглянет ей в глаза, но Вашек стоял, склонив голову, – рассматривал свои тапки. И упорно молчал.
– А с зубными щетками, – продолжала Анна, – ты это хорошо придумал. В каждой семье их должно быть три! – провозгласила она и решительно поставила стакан со щеткой назад на полку.
– Нас теперь тоже трое. Я, ты и Бен.
МОЙ ПАПА
писала большими красивыми буквами на зеленой доске Едличкова, а когда отложила в сторону мел, сказала:
– Итак, дети, прежде чем вы начнете писать, вспомните своего папу. Как он выглядит, что делает. – И стала прохаживаться между партами: – Какой у вас папа?
В классе поднялся лес рук.
– Сильный!
– Бесстрашный!
– Умный!
– Высокий!
Станда старался перекричать всех, вопя, что его папа ЗАПАСНОЙ, лишь только Вашек упорно молчал.
Вдруг он почувствовал, что к глазам его подступают слезы. И сунув руку в сумку, вытащил рогалик с колбасой, чтобы заесть их соленый вкус.
– Бенда! – окликнула его Едличкова.
Вашек встал, пряча завтрак за спиной.
– Как так, почему у тебя на парте нет ни карандаша, ни ручки?
Вашек поглядел в глаза Едличковой. Они у нее были зеленые, как два холодных камушка.
– Я забыл пенал дома! – выпалил он, и крошки так и посыпались у него изо рта. Ободряемый смехом однокашников, добавил: – Может быть, его спрятал наш щенок.
Взрыв смеха потряс класс, только Едличкова не смеялась, напротив, потребовала дневник, потому что тот, кто позволяет себе завтракать на уроке чешского, заслуживает сурового наказания. К несчастью, она остановилась прямо над Вашеком, у парты, а когда тот открыл сумку, еще больше побагровела.
– Так. Все ясно! – громко отчеканила она, вытащила из портфеля пенал и показала всему классу.
Вашек не очень расстроился, что Едличкова так рассердилась, потому что желание плакать теперь у него прошло, но детская интуиция подсказала ему, что на этот раз все так просто не обойдется.
Едличкова склонилась над столом, твердым почерком написала в дневник первую фразу, и рыжая прядь упала ей на лоб. Она не подняла головы, даже когда вошел сторож, и не подняла руки, чтобы убрать волосы со лба. Так она была рассержена. Да и Вашек не заметил сторожа, он не слушал даже Станду, искавшего
