Я был и остался чужим в Плимуте. Природа привлекала меня больше, чем люди. У нее здесь неожиданно южный характер, а климат весьма мягкий. На горе Эджкомб раскинулись пригородные рощи каменного дуба
Море с высокими скалистыми берегами и приливами, достигающими такой высоты, как ни в одном другом месте земного шара (кроме побережья Новой Голландии [Австралии]), предстает во всем своем великолепии{49}. Прилив поднимается к глинистым и известняковым утесам на высоту 22 фута [6,7 м], а при отливе взору естествоиспытателя предстает богатый и загадочный мир. Нигде с тех пор я не встречал берегов, столь изобилующих водорослями и червями. Я не знал ни одного из этих животных и растений и не мог найти их в книгах; собственное невежество удручало меня. Лишь позднее выяснилось, что большинство из них вообще еще неизвестны и не описаны. Во время этого путешествия я многое упустил и в назидание моим последователям хочу сказать: наблюдайте, друзья, собирайте и откладывайте все, что вам встретится, для науки и не обманывайтесь тем, что то или иное должно быть известно всем, но неизвестно лишь тебе. Ведь даже среди тех немногих растений, которые я взял на память из Плимута, оказался один вид, неизвестный до сих пор для флоры Англии.
Нам сопутствовала чудесная, солнечная погода. Как-то во время прогулки я встретил двух офицеров 43-го полка. Им очень хотелось увидеть наш корабль, и, поднявшись вместе со мной на борт, они пригласили капитана и всех нас пообедать вместе с ними. У них в полку заведено: раз или два в неделю накрывается общий стол, на котором гораздо больше еды, чем обычно, и каждый, кто хочет, приглашает гостей. Мы с капитаном приняли приглашение. Мне никогда не доводилось видеть стол богаче этого. Съедено и выпито было премного. На гостей не оказывалось никакого давления; однако за столом не было весело. Вечером офицеры, пригласившие меня и капитана, пошли нас провожать, и по дороге один из них на виду у всех освободился от выпитого вина, не нарушив при этом приличий.
С тех пор как я получил приглашение принять участие в этом путешествии, я не вспоминал о политических событиях, которые побудили меня сделать это. Они отошли на задний план. Плимут, дружеский обед с офицерами 43-го полка напомнили мне о человеке роковой судьбы, которого именно отсюда незадолго до нашего прибытия «Беллерофонт» увез на остров Св. Елены {50}, чтобы этот некогда поработивший мир человек закончил там свои дни в жалких препирательствах и ссорах со стражниками. Мы воочию наблюдали воодушевление, которое проявлялось здесь по отношению к побежденному врагу во всех слоях общества, особенно среди военных. Каждый рассказывал о том, когда и сколько раз видел его, будучи в славившей толпе, и что он делал. Каждый носил выбитые в его честь медали, восхвалял его и гневно клеймил произвол, поставивший его вне закона. Как отличалось здешнее настроение от чилийского{51}, выражавшегося в грубой брани испанцев, которые напоминали животное из басни, пожелавшее лягнуть дохлого льва{52}! «Беллерофонт» стоял далеко в проливе Ла-Манш на якоре, и император обычно выходил между пятью и шестью часами на палубу. К этому времени бесчисленные лодки окружали судно, и люди жадно ждали момента, чтобы приветствовать героя, и упивались его созерцанием. Позже «Беллерофонт» поднял паруса и бороздил воды пролива в ожидании необходимого оснащения. Рассказывали, что Наполеону было предъявлено обвинение в неуплате каких-то долгов и что за этим последовала повестка от мирового судьи. Если бы эта повестка была вручена, когда судно стояло на якоре, то обвиняемый должен был бы явиться в суд. Но ступи его нога на английскую землю, его уже нельзя было бы лишить защиты закона.
В театре Плимута в это время гастролировала мисс О’Нил{53} (билеты продавались по завышенным ценам). Я видел ее дважды: в «Ромео и Джульетте» и в «Людской вражде и раскаянии»
Поскольку я только что рассказал о том, как мне довелось на родине Шекспира видеть пьесу Коцебу в исполнении первоклассных артистов, игравших в ней роли лучше, чем роли своих национальных героев, то сразу же засвидетельствую, чтобы больше не возвращаться к этому, что те, кто подходит к искусству не формально, считают Коцебу писателем мирового масштаба. Как часто в различных уголках мира — на Ваху [Оаху], Гуахаме [Гуаме] и т. д., учитывая мой скромный вклад в начинания его сына, мне пытались польстить, воздавая хвалу великому человеку, с тем чтобы и меня коснулся краешек мантии его славы. Повсюду вокруг нас звучало его имя, американские газеты сообщали, что премьера пьесы Коцебу под названием «Неизвестный» прошла с огромным успехом. Во всех библиотеках на Алеутских островах, насколько я мог выяснить, имелся том произведений Коцебу в переводе на русский язык. Правитель Манилы, воздавая хвалу Музе, вручил сыну драматурга подарок для передачи отцу — самый лучший кофе. На мысе Доброй Надежды берлинский естествоиспытатель Мундт, зная, что я нахожусь на борту «Рюрика», и ожидая меня, получил известие о прибытии корабля от матроса, сообщившего ему, что капитан этого судна носит ту же фамилию, что и драматург. Об «Аларкосе», «Ионе»{57} и об их авторах на таком же удалении от дома не слышал ничего.
Американские купцы, которым доступно любое омываемое морем побережье, но над которыми еще не взошло солнце романтической поэзии,— это странствующие апостолы славы Коцебу; он служит пригодным для них суррогатом поэзии. Практика показывает, что у них есть преимущество, которого лишены многие более достойные; поможет ли кобыле Роланда{58} то, что она столь несравненна и безупречна, если ее уже, к сожалению, давно нет в живых?
Как правило, мы сталкивались с широко распространенным мнением, будто великий писатель уже умер. И это естественно. Кто станет искать Гомера, Вольтера, Дон Кихота и других великих, чьи имена он привык чтить с детства, среди живых? Но сообщения о смерти Коцебу проникли на Ваху, как и в другие места, из американских газет. Эти обеспокоившие меня слухи дошли и до капитана, считавшего, что они относятся к смерти его брата, геройски павшего в походе 1813 года. Из дальнейших страниц этой книги будет видно, что в Европе нас вполне могли считать потерявшимися или погибшими, поскольку нам не удалось на Камчатке воспользоваться почтой, и что у отца нашего капитана было веское основание оплакивать своего сына. Наконец «Рюрик» неожиданно, опережая все возможные сообщения о нем, возвращается, Отто Евстафьевич спешит представить отцу свою молодую супругу — и находит его на смертном одре истекающим кровью!
После этого весьма пространного отступления я снова возвращаюсь в Плимут к моменту, предшествующему нашему отъезду.
Время, которое мы не всегда использовали разумно, прошло очень быстро. Каждый из нас пополнил и усовершенствовал необходимое ему оснащение; мы не были связаны друг с другом, нас ничто не объединяло; каждый заботился о себе сам; многое можно было бы сделать лучше и быстрее, если бы мы все дела обсуждали сообща и выполняли планомерно. Мои наблюдения во время двух обедов, на которые мы с капитаном были приглашены, не принесли ничего нового. О нравах англичан, скорее внушавших почтение, нежели привлекавших своим радушием, можно прочитать во всех книгах. Я отведал там вина из крыжовника, известного по роману «Векфильдский священник»{59}, и
