срубы с плоской крышей, поросшей травой, с заколоченными окнами, еще более подчеркивали необитаемость скалистой пустыни. По берегам рек и ручьев росли: осина, бальзамический тополь, ива, болотные пихты.
В местах открытых, где больше пригревало солнце, приветливо глядели березы; белоствольные, весело кудрявые, они резко выделялись среди темной хвои прибайкальских лесов, внося в мрачную, суровую нахмуренность Восточной Сибири ласковое, что-то женственно мягкое, «рассейское».
– Эх, березынька белоствольная, в Сибирь, голубушка, пришла! – вздыхал Попрядухин. – Русским мужичкам жилье очистила.
– Что? Что? – переспросил Тошка.
– Народ такой – чудь – испокон веков жил в Сибири. И березы раньше не водилось. А как стала она появляться, чудь решила, что это не к добру. И все ушли, а на их место приехали русские.
– Ты наскажешь чудес, – фыркнул Федька. – Береза – самое обыкновенное дерево.
– А что, не правда? – рассердился Попрядухин. – Известно, старые люди сказывали. Обыкновенное дерево, а вот раньше не было. Я тебе и дома чудские покажу, погоди. Воробей, на что обыкновенная птица, а в Сибири тоже раньше не слыхать было. И он с русскими мужичками прилетел, как стали в Сибири хлеб сеять. Известно, воробей – что кошка, собака да мышь: завсе при человеке. Тоже таракан. Сроду их здесь не важивалось. А теперь – откуда? Наши тамбовские, самарские, рязанские завезли. И ста лет нету, как на Амур таракана привезли. Китаезы в Маньчжурии как увидали в первый раз рыжего с усищами: «Что за зверь с мужиками приехал?!»
Попрядухин лукаво в усы улыбался.
– В России-то теперь у нас весна, соловьи... Один кончит, другой подхватит! Один кончит, другой подхватит... – вздыхал старик. – А тут птицы не услышишь. Леса страшучие, темные. Клен бы теперь сюда, каштан али яблоньку нашу. Нет, хороша Сибирь, а на наши тамбовские леса не променяю.
– Разве плохо, дедушка? – профессор глазами обвел вокруг.
Солнце близилось к закату. За изломом черных гор, освещенных сзади нежно-розовым светом, на горизонте, там, где в сказках солнце луковки сажает, блистал золотой уголь.
Воздух в Даурии необыкновенно прозрачен, и краски исключительно ярки. Над угасающим солнцем раскинулся фантастическим хвостом павлина веер из облаков.
Неописуемое великолепие, захватившее полнеба, горевшее золотом, багрянцем густо-малиновым, фиолетовым, зеленым, розовым! В стороне от него, недвижно застыв на лазоревом фоне, задремало продолговатое розовое облако, похожее на шарфик.
Внизу на много километров кругом лежало зеркало. Волшебное зеркало в оправе из диких скал. Стекло такого прелестного нежно-зеленого цвета, что глаза продашь. В нем отражение фантастического веера еще прекрасней. Смотри на него и не насмотришься!
Какое-то странное мягкое выражение тихой, светлой задумчивости легло у всех на лица.
Весла сами собой опустились. Баркас стал.
«Созерцай и не насытишься, – думал профессор. – Свойство великой гармонии – покорять. Она действует как музыка, вызывая внутреннее, ответное». И теперь он чувствовал в себе веяние какой-то радостной тишины.
Никогда он не видал воды столь необычного цвета. Бледно-зеленый прозрачный тон ее местами густел до темно-зеленого, как бархат, а местами она делалась совершенно черной. При необыкновенной прозрачности ее это обозначало бездонные глубины.
Профессор был растревожен, и какие-то волнующие мысли бродили в голове.
Попрядухин первый взялся за весла. Тошка остановил его и тихо указал рукой на резвившееся на дне стадо хариусов.
Дно опускалось здесь от берега постепенно, уступами. Под ними находилась площадка, на которой как на ладони виднелась жизнь подводного царства. Вот, раздвигая водоросли, затянувшие утесы, проползли меж них хариусы. Дальше лежат валуны. Торчит верхушка якоря и обрывок цепи. Неподвижно стоит в воде какое-то бревно. Нет, оно живое! Чуть шевельнулся плавник. Щука!
– Острогой бы! – шепнул Федька.
– Длинную острогу надо, – улыбнулся профессор. – Смеряй-ка!
Федька недоверчиво забросил лот.
– Двадцать метров[10], – произнес он с изумлением.
Ребята не поверили. Перемеряли.
Правильно.
– Изумительная прозрачность! – подтвердил профессор.
– Цвет больно хорош! Я оторваться не могу! – воскликнул Тошка. – И не только красив, но и как-то необыкновенно приятен. – Это свойство байкальской воды отмечают все путешественники, – согласился профессор. – Вода совершенно чиста. Вы обратили внимание, – мы, в общем, на Байкале живем около месяца. Каждый день раза три кипятим воду в нашем чайнике, а посмотрите, есть ли на стенках какая накипь?
Федька вытащил луженый котелок, приподнял крышку и издал звук удивления.
Он передал чайник остальным. На стенках его нигде не образовалось ни малейших следов накипи, что бывает от обычной воды.
– А изумительно красивый цвет ее зависит от водорослей, одевающих летом подводные утесы. Видите, как каменистое дно поросло мхом? Обратите также внимание на эти подводные скалы.
Баркас как раз проезжал над зарослями водорослей, имевших вид густого подводного леса. Ребята чуть
