– Господи! И что, опять Дениса посадят?
– Нет. Ничего ему не будет теперь. Умер он, в общем. Опознать надо. Вам придется. Лучше уж вы сами, чем ваши архаровцы.
– Как? Почему? – замерла с ладонью у рта Людмила Петровна. – Вчера же еще…
– А сегодня я пошел к ним туда поговорить с ним. Нет его, говорят, вчера еще вечером ушел и до сих пор не вернулся. Я велел передать, чтобы, как придет, сразу ко мне. А час назад его нашли в логу возле Талого Ключа. Заблудиться там негде, дома рядом. Упал, может, да и уснул спьяну. Замерз, короче говоря. Что его туда понесло, да еще на ночь глядя…
Людмилу Петровну охватило оцепенение, которое не давало слышать и дышать позапрошлой весной, когда ее вышвырнули из школы, из привычной размеренной и правильной жизни. Механически выполнив все формальности, связанные с опознанием тела и с похоронами (никого из родственников найти так и не удалось), она закрылась дома, как в раковине. С утра до вечера сидела у окна, смотрела на видневшийся лес, на раскинувшую руки-ветки сосну, которая стояла поодаль от остальных деревьев. Время от времени сосна начинала раскачиваться от ветра, и тогда Людмила Петровна тоже, сама не замечая, качалась из стороны в сторону, будто у нее болел зуб. Не замечала, как проходил день и наступали сумерки, и только когда становилось совсем темно и лес сливался с чернотой неба, она переходила на диван, ложилась, укрывшись пледом. Засыпала или лежала без сна, глядя в потолок.
Через несколько дней вдруг появился Юрий.
– Мне твоя мама дала ключи, – объяснил он. – Потому что я приходил, звонил, ты не открывала. Мы беспокоиться начали.
– Не слышала я звонков. А что обо мне беспокоиться? – промолвила Людмила Петровна. – Я жива- здорова, в тепле, все в порядке у меня. В отличие от Дениса. Мама вот только… Мама там как?
– Евдокия Кондратьевна здорова, я к ней заходил несколько раз, помогал. Она замечательная, очень здравомыслящая женщина.
– Спасибо тебе, Юра. Я тут раскисла… Юра, послушай… Вот ты мне скажи… это я виновата, да? Если бы я его не выгнала, то он был бы жив?
– Не знаю, – вздохнул Родин. – Судьба такая у него, наверное. Он говорил, что обратно на зону не хочет. Понял, как на свободе хорошо жить. А кто знает, может, и посадили бы теперь, раз он рецидивист. Такие дела.
– Знаешь, Юр, я один раз у бабушки коробку конфет съела, – вдруг быстро, сбиваясь, зачем-то начала рассказывать Людмила Петровна. – Она на праздник приготовила, тогда ведь трудно было конфеты купить. Ну и спрятала в погребе до праздника – от меня. А я нашла. И как одна окажусь в доме-то, улучу момент, в погреб – шасть и конфеты ем. Так все и вытаскала. Глянула – батюшки, а коробка пустая! До того мне стыдно было! И страшно, что бабушка найдет, матери расскажет. Нет, мне бы ничего и не было, а просто стыдно до ужаса! В общем, мучилась я так до праздника. И в самый праздник аж заболела от страха, температура поднялась. Ну, думаю, вот и хорошо, пока болею, ругать не станут. А хорошо бы, думаю, вообще умереть. И не было бы стыдно и страшно. Но бабушка не сказала маме. Я тогда думала, что она забыла про эти чертовы конфеты. А потом поняла: она меня просто пожалела, потому что любила дурочку сверх меры… Но это конфеты, Юра, конфеты! Забылось, прошло. А я человека убила, понимаешь? Стыдно. Страшно. И как мне теперь жить, если он из-за меня умер?
Она плакала отчаянно и теребила Юрия, требуя ответа на свой вопрос. Он ловил ее руки, успокаивал, гладил трясущиеся от рыданий плечи. Молчал, как тогда бабушка молчала, жалел ее, наверное. Успокоившись, Людмила Петровна произнесла:
– Юр, только ты не думай, что я чокнутая… Но я рассказать тебе хочу. – Она подошла к окну. – Вон видишь, где лес начинается, сосну на пригорке? Это моя знакомая. Она будто живая. Я ее Берегиней зову. И разговариваю с ней. Смешно?
– Нет, – серьезно ответил Родин. – Мало ли с кем мы разговариваем. Важно, чтобы нас понимали.
– Она понимает! – горячо заверила Людмила Петровна – Я к чему рассказываю… Понимаешь, Берегиня – это богиня у древних славян. И она должна была оберегать людей! А она меня оберегает. Вот я когда хотела таблетки выпить… ну, это неважно. Она меня словно звала, отговаривала. Время тянула. А сейчас будто больно ей стало, она от боли качалась, как человек, если зуб ноет. Мы с ней все дни тут. Я с ней разговаривала и потому не свихнулась. Спасибо тебе, что пришел, – неожиданно закончила она свою сбивчивую речь.
– Ты тоже вроде Берегиня, получается, – улыбнулся Родин. – Всех согласна спасать. За всех хочешь отвечать, да? Не надо, мы ведь взрослые мужики. За помощь – спасибо, а дальше мы сами. Пора уже. Ты права, сколько можно за твою юбку прятаться.
– Ты что, Юра? К чему ты это? – испугалась Людмила Петровна. – Что вы там еще придумали?
– Мы с Санькой и Петром к деду Семену пока переселились. А там видно будет.
– Да что же… зачем же? – растерялась она. – Я же по глупости…
– Да не из-за этого мы. Действительно, в доме музей, люди ходят, мы лишние. Одно дело – в заброшенном доме жить, а другое – в музее. Семен Никифорович нас сам пригласил. Привык, говорит, я к вам, одному мне тяжело. А в тесноте, да не в обиде. И комнат у него две, вторая пустая стоит.
– А я как без вас? – едва не заплакала Людмила Петровна и от страха проговорилась: – Без тебя?
– Да отчего же без меня? Я как раз с тобой поговорить хотел. Знаешь, Людмила Петровна…
– Людмила. А то я тебя – Юра, а ты меня, как бабку старую, по имени-отчеству.
– Людмила, – повторил Родин. – Одевайся, пойдем в дом. Там и поговорим. Я тебе кое-что показать хочу.
– Что ты мне в моем доме показать хочешь? – слабо улыбнулась она.
– Пойдем, сама увидишь. Только… Давай я подожду, а ты пока красоту наведешь.
Людмила Петровна в полной мере оценила его деликатность, когда увидела свое отражение в зеркале впервые после нескольких дней. Честно говоря, она бы предпочла не иметь ничего общего с этой старой, лохматой теткой с опухшим лицом и тусклыми глазами. Она приняла душ, вымыла голову. И впервые пожалела, что больше ничего полезного для женской красоты у нее в доме нет. Если, конечно, не считать крема для рук. А зачем ей все эти тени-помады? Столько лет прожила одна, растила сыновей, работала в школе. На работу краситься не пристало, а больше она никуда не ходила. И ни на чье внимание совершенно искренне не рассчитывала, потому что имелись у нее в жизни иные приоритеты.
Неумело орудуя расческой под струей фена, Людмила Петровна вдруг вспомнила, что у нее есть помада. В прошлом году купила, собираясь фотографироваться для доски почета, что стоит перед зданием администрации Большого Шишима. И лежит она наверняка в комоде, рядом с коробкой для ниток. Приведя в порядок волосы, она бочком просочилась в комнату. Родин смотрел в окно. Деликатный! Схватила помаду и помчалась обратно в ванную. И только там, старательно рисуя себе новые губы, отметила, что еще несколько часов назад умирала от отчаяния. И вдруг такие резкие перемены. Интересно, что намерен показать ей Родин?
Выйдя из дома, она повела было Родина привычной короткой дорогой – дворами, напрямую. Но он, взяв ее под руку, мягко, но настойчиво заставил повернуть на центральную улицу. Получалось – в обход. Людмила Петровна никогда ни с кем из своих «интернатских» не показывалась на людях. Только с Володей на его машине пару раз ездила на рынок. Но чтобы прогуливаться пешком и под ручку – такого в их Большом Шишиме не водилось, особенно среди представителей среднего и старшего поколения. А тут они шли не спеша, почти демонстративно, Родин что-то рассказывал, она кивала, соглашаясь и почти не слыша. С ними здоровались, смотрели с интересом, наверняка оглядывались вслед. И она догадалась: Родин нарочно придумал, чтобы всем показать, что она не одна. Она не виновата. Надо жить дальше.
Но, как оказалось, это были еще не все сюрпризы.
– Давай сначала в сарай заглянем, – остановил он Людмилу Петровну, когда она перед крылечком стала обметать снег с валенок, чтобы зайти в дом.
– Зачем? – удивилась Людмила Петровна. – Там же нет никого… раз вы уехали.
– Кое-кто есть, – загадочно ответил Юрий и пошел впереди нее к сараю по расчищенной от снега (надо же, убирали мужики во дворе, не бросили!) тропинке.
В сарае он щелкнул выключателем, и в тусклом свете лампы Людмила Петровна увидела в дальнем углу какие-то фигуры. Приблизилась, присмотрелась и ахнула: там стояли три высокие, в человеческий рост,
