деревянные скульптуры. Одна – вылитая ботичеллиевская Венера, готовящаяся ступить на берег из морской раковины. Вторая красавица расчесывала волосы, которые ниспадали ниже пояса и заодно служили ей одеждой. Третья, крепко сбитая молодая бабенка, в одной руке держала шайку, в другой – искусно вырезанный дубовый веник и одета была так, как и положено в бане.
Людмила Петровна, не отрывая глаз от всей этой красоты, отступила в сторону и едва не упала, наступив на четвертую даму, лежавшую на деревянном лежаке. Очевидно, загорала на нудистском пляже.
– Нравится? – усмехаясь, спросил Родин.
– Да-а… Просто чудо. А откуда это? – Она нагнулась и осторожно, будто живую, потрогала даму за гладкую полированную попку.
– А это у нас Петр такой мастер. Помнишь, жена его причитала, что ее достали, как она выразилась, его бабы, которые везде – и в доме, и в огороде? Это они самые и есть, знакомься. Хобби такое у Петра Борисовича. А вообще-то он агроном, на пенсии.
– Ничего себе! – воскликнула Людмила Петровна, подходя к Венере и трогая ее за руку. – Как живая, с ума сойти! А я тогда подумала, что он и вправду бабник, хотя такой вроде неказистый. И пожилой.
– Можно и так сказать, – согласился Родин. – Он вырезает только баб. А также женщин, девушек, дам, богинь и русалок. И все, заметь, обнаженные, то есть ню. Алевтина, понятное дело, мужа к этим красоткам ревнует – все внимание им, хозяйство Петя забросил, расходы опять же. Алевтина – скандалистка, мешает творческому процессу. Обидеть художника каждый может. Вот Петя и сбежал. А поскольку он ее угрозы расправиться с его женщинами воспринял всерьез, то мы на днях съездили и перевезли часть его гарема сюда. Не поверишь – там еще штук восемь осталось. Но они в огороде под снегом стоят. До весны не вынуть. Я Алевтине сказал, что они больших денег стоят, и летом я их в городе продам, так что пусть она их пока не трогает. Еще одну, кстати, дед Семен к себе уволок. Такая кустодиевская девушка, в теле. Дед Семен ее увидел и пропал. Любовь с первого взгляда. Аж руки затряслись. Волшебная сила искусства.
– Ах, прелесть какая, – бормотала Людмила Петровна, рассматривая и ощупывая деревянные фигуры. – А сделано-то как! Просто живые! У Петра Борисовича настоящий талант!
– Да… Такой красоте просто грех в огороде пропадать. Вот я и решил с тобой посоветоваться. А если нам здесь, в сарае, открыть музей деревенской эротики?
– Чего-о? – изумилась она и, оступившись, едва не села на загоравшую даму.
– Такого в мире нигде нет, – спокойно объяснил Родин, с удовольствием поглаживая владелицу тазика по крутому бедру. – Я узнавал. Не додумался никто. Понимаешь, на эротику народ всегда пойдет. Даже и в Большой Шишим. Место есть, экспонаты имеются. Вопрос в рекламе. Прессу я беру на себя: приедут, напишут бесплатно, да еще с картинками. Народ валом повалит, только успевай принимать. Как думаешь?
– Я… не знаю, – растерялась Людмила Петровна, до последней минуты подозревавшая, что Родин ее разыгрывает. – Неудобно как-то. Эротика. Что народ-то скажет?
– Так мы же не секс-шоп собираемся открывать, – развеселился Родин. – Эротика – это искусство. Ты на них посмотри – искусство?
– Да, – согласилась она. – Еще какое.
– Значит, решено. А чтобы твоя педагогическая совесть была спокойна, можем повесить табличку: «Детям до шестнадцати отвернуться и не смотреть». Хотя они уже такого в Интернете насмотрелись! Кстати, ты сможешь им рассказать о том, что секс и эротика – не одно и то же и что…
– Не буду я ничего рассказывать, – поспешно перебила его Людмила Петровна, почувствовав, что краснеет. Ну не умела она никогда вот так легко говорить на эту тему! – Красиво, конечно, а про красоту и так всем понятно, без объяснений. А Петр Борисович согласен?
– Он счастлив, – заверил ее Родин, сделав преувеличенно серьезное лицо. Вот черт, наверное, он все же заметил, как ей неловко, и смеется в душе – тоже мне, девочка-институтка! – Он трудится у деда Семена в бане в поте лица, с утра до вечера, к открытию – пока рекламу дадим, обустроим все – обещает еще двух красоток. Да плюс тех с огорода выкопаем. Солидная экспозиция получается. Теперь еще вот что… Если люди будут приезжать в музей эротики, то нужно еще что-нибудь придумать. И уж точно не экскурсию по бажовским местам. Во-первых, сувениры мелкие, их Петр сделает. Баня есть… хм, это тоже по теме.
– Да ну тебя, – отмахнулась Людмила Петровна.
– Хорошо, не будем отвлекаться, – улыбнулся Родин. – Итак, взрослые в музей и в баню, а детей куда? Детей к тебе в дом, играть в Серебряное копытце. Надо пару хороших горок залить, это мы с Саней уже начали. Кстати, Вера приходила. Мы с ней поговорили.
– И что? – насторожилась она.
– К нам просится. Говорит, что согласна из кафе своего уйти. Станет вместе с Федосьей Иосифовной гостям еду готовить. Мясо будем у Ивана брать, самое свежее, он сам предложил: что ж вы, говорит, на рынок мотаетесь, если свое под боком? Дураки, что раньше не догадались.
– Ты уже и с ним поговорил? Ничего себе… Хорошо хоть, про меня не забыл.
– Да ладно тебе! Ты хорошее дело придумала, столько людей возле него теперь, надо думать, как развиваться. Ты лучше посиди, посочиняй сценарии: про Рождество, про Крещение, про Масленицу, да мало ли там праздников. Еще лишний пункт в программе. И вот что… Слушай, а автобус мы пока не потянем? Если мы туристов на своем будем возить, то вообще все проблемы решатся.
«Мы?!» – едва не переспросила Людмила Петровна, немедленно выделив главное и не услышав про автобус. Но вовремя прикусила язык. Давным-давно никто не говорил про нее и про себя – «мы». И не называл ее заботы – «нашими». Странно… И она спросила про другое:
– И откуда ты только такой взялся? Я ведь про тебя ничего не знаю.
– Занимался раньше, – неохотно ответил Родин и замолчал.
Людмила Петровна ждала продолжения, но его не последовало. Вместо этого Родин, уже выключая свет в сарае, бывшем общежитии и будущем музейном зале, произнес:
– Людмила, там еще один мужик просится до весны пожить. Некуда ему идти. Так получилось. К деду Семену неудобно, одно дело – мы с Петром да Санька, все свои уже. Он в этом сарае поживет. Можно?
…Двух столов, поставленных «паровозиком», едва хватило, чтобы разместились все. Причем один стол поставили в большой комнате, а второй – в маленькой, перегородив дверной проем. Поэтому те, кому повезло оказаться за вторым столом, могли оттуда выбраться, проползая на четвереньках под столешницей. Но это никого не напрягало, а наоборот, очень веселило. Как накрывали – отдельная история: тут подавали, там принимали. Как на свадьбе.
– Я говорила, Семен Никифорович, что надо было у меня справлять. Комната большая. Никто бы под столом не лазал, вода в кране, туалет рядом. Нет, вы уперлись. Не понимаю, – проворчала Людмила Петровна.
Дед Семен, сидевший на правах хозяина во главе первого стола, довольно хихикнул и сообщил:
– У себя дома я хозяин. Что хочу, то и делаю. И гости мои. А у тебя – то нельзя, это нельзя, ни выпить нормально, ничего. Вот учительница ты и есть. А я все дозволяю пить на здоровье, сколько влезет.
– Мало вы выпили-то за год! – рассердилась она.
– А все наше! – парировал дед Семен. – Ты тут в гостях, не ворчи. И вообще – дай президента послушать, сейчас говорить будет.
Людмила Петровна обиделась и отвернулась. В телевизоре певуны и плясуны растягивали до невозможности последние минуты старого года. Их коллеги, сидевшие за столиками, хлопали и улыбались так радостно, что казалось, их лица свело судорогой и они еще долго не смогут принять нормальное выражение.
– Ты чего злишься? – наклонился к ней сидевший рядом Родин. Все-то он замечает!
– Да дед Семен… – хотела наябедничать она, но спохватилась, что ябедничать некрасиво, ничего обидного дед Семен не сказал. Наверное, она привыкла распоряжаться, всех воспитывать и всеми руководить.
От этой мысли Людмила Петровна покраснела и, чтобы Родин ничего не заметил, попросила налить ей соку и передать мандарин. И вообще, скоро ли будет речь президента, а то пора идти в сени за шампанским.
– Чего ты волнуешься? Сиди, отдыхай, – посоветовал Юрий и похлопал ее по руке. – Все уже принесли
