«Бесславные потомки псов-рыцарей забыли урок, который они получили от наших предков на льду Чудского озера.
Кто с мечом к нам войдет — от меча и погибнет. На том стоит и стоять будет земля русская, земля советская».
Исторические слова о силе нашего меча сказанные в давнее время, всем нам близки и дороги и теперь.
Ленинград опоясывается противотанковыми рвами и дзотами. Строит их всё работоспособное население, не ушедшее на фронт. Впрочем, что я пишу? Разве оборона Ленинграда не тот же фронт.
Едут служащие учреждений, педагоги, учащиеся старших классов, научные работники. Клавдия Ивановна поехала, хотя ей больше пятидесяти лет.
— Едут товарищи, так почему же мне не поехать? — сказала она.
Гражданам приносят повестки, написанные учениками младших классов. «Добровольцы» — ребята прибегают в свои школы и охотно садятся помочь учительницам заготовлять повестки.
«
О цели писать не надо, — она ясна каждому. По улицам двигаются трудовые отряды и грузятся в поезда, уходящие в Саблино, Лугу, Кингисепп, Токсово. Со всех сторон враг грозит Ленинграду.
Первые больные поступают в наш госпиталь. Ира сортирует в ванной комнате грязное белье. У нее очень озабоченный вид.
— Большой расход простынь. Пойду в прачечную сказать, что нам обязательно нужно чистое белье к вечеру. Возможно, что ночью опять привезут больных, — говорит она.
Оля всё время в палатах, выносит оттуда тазы и ведра.
Хорошо работают все наши девочки. Никто и не собирается уйти из госпиталя. Первое испытание они выдержали.
Сегодня я провожала учителей нашего Октябрьского района.
Они едут в Ярославскую область. Там их распределят на работу в эвакуированные ленинградские интернаты и школы.
Большинство едет со стариками-родителями или маленькими детьми.
В переполненном трамвае еду на вокзал со старушкой-матерью нашей учительницы Петровской. Многие плачут, но моя спутница держится бодро, беспокоится только о дочери.
— Вот только Верочке я буду обузой, — сокрушается она. — Беда, когда избыток душевных сил, а физических нет совершенно.
У Витебского вокзала мы высаживаемся. Всюду тюки и очень много людей. Лица почти всё знакомые. Мы окликаем друг друга, обмениваемся словами приветствия.
— Вы остаетесь в Ленинграде и будете работать в госпитале? Молодец! А где Борис? Уже лейтенант! Всего, всего вам хорошего, — обнимая меня, говорит знакомая учительница.
— У меня еще нет места. А маму я посадила с детьми Анны Ивановны, — высовывая голову в окно вагона, говорит всегда бодрая Петровская.
Всем очень грустно, на сердце тревога, но все ее таят в себе.
— Ничего, в тесноте, да не в обиде. Вот поезд тронется, и мы разместимся, — раздается чей-то успокаивающий голос.
Заглядываю в окно: мест в вагоне абсолютно нет, всё занято тюками и людьми.
Погрузка прошла в образцовом порядке: без толкотни и споров. Вот здесь, в дачном вагоне, наши учителя 232-й школы. Мы, провожающие, не хотим оставаться праздными: бегаем к кипятильнику и наполняем водой чайники и бидоны отъезжающих, покупаем им в буфете булки и лимонад. День жаркий и дети в вагонах уже пищат:
— Пить, мама, пить хочется!..
Даются последние поручения, кругом слышны слова напутствия.
— Мы непременно встретимся! — громко говорит пожилая учительница.
Но вот окна вагонов медленно плывут вдоль платформы. В них мелькают белые платочки, руки, поднятые в приветственном жесте… И мы идем, ускоряя шаг.
Проводили. Скольких еще придется провожать! Но вспоминаю слова: «Мы непременно встретимся!» — и становится легче.
Давно не писала дневник. Дни проходят в напряженной работе: к 8 часам утра иду в госпиталь и возвращаюсь домой только в 9 — 10 часов вечера. Иногда даже трудно урвать время на обед. О том, что делается за стенами rocпиталя, узнаю от учащихся.
Сбор цветного металла опять дал школьникам возможность развить кипучую энергию.
Оля несет на сборный пункт медный самовар.
— Не два же самовара иметь дома! — решила она с сестрами.
— Беда с Аней, — говорит мне ее мать. — Она всё готова отдать на переплав.
— Ты бы, мама, хорошенько еще поискала. У нас, наверное, еще есть металлические вещи. Нет ли чего-нибудь подходящего в зубоврачебном кабинете бабушки? — деловито говорил Петя.
Участились воздушные налеты на город. В иные дни число их доходит до четырех в день.
С 20 июля враг проявляет особую активность. И всё-таки города он еще ни разу не достигал. Газеты нас извещали о гибели десятков вражеских самолетов на подступах к нему. Нас защищают сталинские соколы.
Насколько противен вой сирен, предупреждающий о воздушной тревоге, настолько приятен отбой. Чувство радости наполняет душу.
— Сгинул супостат! — обычно говорила старая сиделка в госпитале при звуке отбоя.
Ночью во время тревог нервы особенно натянуты. Напряженно слушаешь гул самолетов, стараешься угадать, что там, в небе, и знаешь — на крышах всех домов люди, которые вглядываются в темное звездное небо. И наши мальчики, конечно, на крышах.
Болью в сердце отозвался налет врага на Москву. Узнали, что в ночь с 28 на 29 июля самолеты противника сбрасывали бомбы над Москвой и были попадания в жилые дома. Москва, Москва — сердце Родины — в опасности! Мы — другое дело! Но Москва!.. Наша Москва!..
Я сменяю Анну Петровну. Больные дремлют, санитарка в палате, и я могу теперь дойти до перевязочной, где Ира и Люба на специальной машинке катают стираные бинты. Сажусь рядом с девочками.
— Ира, почему ты не уехала? — спрашиваю я. — Ведь каждый имеет право эвакуироваться.
— Ну что вы!.. Мама уехать не может, у меня еще старенькая бабушка, как же я их оставлю?
— А как мама относится к твоему решению остаться?
— Очень хочет, чтобы я уехала, но я не могу.
— А ты, Люба?
— Мама моя доктор, ей уезжать нельзя; папа без мамы не уедет, а тут еще сестра ждет ребенка… Ну куда же мне ехать без них?
— А почему вы не едете? — спрашивают меня девочки.
Почему не еду я? Мне даже странно подумать, что я могу теперь уехать из Ленинграда. Я здесь родилась, училась, начала работать учительницей в городской школе. Здесь прошла вся моя жизнь. Этот город мне бесконечно дорог. Я здорова и хочу быть ему нужной. Девочкам я это объясняю проще:
— Я одна, мне бояться не за кого. Здесь я и к фронту ближе.
