его голову к себе на колени. Он пытался что-то сказать, но она приложила пальцы к его губам, заставляя его замолчать. Он то был в сознании, то терял его. Он видел светлую мечту о доме: холодный ручей вытекает из скалы, черные вспаханные поля, старые деревья. В его грезе год, казалось, пролетел за одно мгновение, все времена года смешались. Яблони стояли в цвету, но их ветви согнулись под тяжестью плодов, лед сковывал ручей, на бамии распустились желтые бутоны, листья клена были красными, как в октябре, кукуруза выбросила метелки, кресло стояло у ярко горящего камина в гостиной, тыквы глянцево блестели в поле, лавр цвел на склонах холма, края канав покрылись ковром из оранжевых цветков, на кизиле распустились белые бутоны, на церцисе — пурпурные. Все появилось одновременно. И на дубах было множество ворон, а может, это были духи ворон, танцующие с ликующими криками на верхних ветках. Они выкрикивали то, что он силился сказать.
Наблюдатель, оказавшийся на вершине хребта, мог бы посмотреть на тихую отдаленную сцену в зимнем лесу. Ручей, кое-где остатки снега. Поляна, отгороженная лесом от внешнего мира. Пара влюбленных. Мужчина положил голову на колени женщины. Она, глядя ему в глаза, откидывает волосы с его лба. Он неловко протягивает руку, чтобы обнять ее мягкие бедра. Оба прикасаются друг к другу с величайшей нежностью. Сцена такая тихая и мирная, что наблюдатель позже мог бы ручаться, что, глядя на них, тем, кто обладает веселым нравом, несложно было бы представить какую-нибудь историю, в которой перед этой парой простираются долгие десятилетия счастливой жизни.
Эпилог
Хотя прошло столько лет и у них уже было трое детей, Ада все еще заставала их обнимающимися в самых неподходящих местах. На сеновале в конюшне после сбивания ласточкиных гнезд. За коптильней после разжигания огня из мокрых кукурузных початков и веток гикори. Еще раньше, в тот же день, на картофельном поле во время окучивания. Они стояли неловко, широко расставив ноги в бороздах, обнимая друг друга одной рукой, сжимая мотыгу в другой.
Ада сначала хотела сделать какое-нибудь кислое замечание: «Может, мне кашлянуть?» Но затем она заметила рукоятки мотыг. Угол, под которым они были воткнуты в землю, наводил на мысль о рычагах, которые, казалось, приводили в движение землю. Она просто продолжала работу, оставив парочку в покое.
Парень из Джорджии так и не вернулся на родину и стал хозяином в долине Блэка, и не таким уж плохим. Руби следила за этим. Она присматривала за ним два года, когда он жил у них в качестве подручного, и не прекращала делать это, даже когда он стал ее мужем. Держала в ежовых рукавицах, когда это было необходимо, или награждала крепким объятием. И то и другое срабатывало почти в равной степени. Его звали Рейд. Их дети рождались друг за другом через восемнадцать месяцев, все мальчики, с густыми черными волосами, с блестящими карими, словно маленькие каштаны, глазами. Они росли крепкими, улыбчивыми, розовощекими. Руби была с ними строга, но и возилась с ними много. Несмотря на разницу в возрасте, когда мальчишки крутились на дворе под кустами самшита, они были словно щенки одного помета.
Сейчас, ближе к вечеру, они сидели на корточках вокруг костровой ямы за домом. Четыре цыпленка жарились над углями, и мальчишки ссорились из-за того, чья очередь спрыскивать их уксусным соусом и посыпать красным перцем.
Ада из-под грушевого дерева наблюдала за ними. Она постелила скатерть и поставила восемь тарелок край к краю на маленьком столе. У них стало традицией перед холодами проводить во дворе пикник, и, с тех пор как закончилась война, они пропустили лишь одну осень. Это было три года назад; октябрь в тот год был особенно холодным, небо все время было затянуто облаками, и весь месяц шел дождь, а однажды даже посыпал снег.
Ада старалась любить все времена года одинаково и не относиться с предубеждением к зиме из-за ее серых дней, запаха гниющих листьев под ногами и тишины в лесах и полях. Тем не менее она отдавала предпочтение осени, не могла преодолеть сентиментальности, которая охватывала ее при виде падающих листьев, воспринимая этот листопад как завершение года, как метафору, хотя знала, что времена года повторяются и что нет ни торжественного начала, ни грустного конца.
Октябрь 1874 года выдался, к ее радости, такой чудесный, каким только может быть в горах этот месяц. Погода стояла сухая и теплая, небо было по большей части чистым, и листья, меняя цвет, достигли того сочетания красок, когда на тополе они были желтыми, на клене красными, а на дубе оставались все еще зелеными. Холодная гора, вся пестрая от разноцветья листвы, высилась за домом. Она изменялась день ото дня, и если внимательно наблюдать, то можно было заметить, как постепенно меняются ее краски — яркие цвета догоняли зелень и спускались по горе вниз, а затем заполняли лощину, словно медленно накатывающая волна.
Вскоре после того как дневной свет стал гаснуть, из кухни появилась Руби. Рядом с ней шла девочка лет девяти. Они обе несли корзины. Картофельный салат, жареные початки кукурузы, хлеб, бобовые стручки.
Рейд снял цыплят с углей, Руби и девочка разложили еду на столе. Стоброд пришел от конюшни, где доил корову. Он поставил кадку с молоком у стола, и дети наполнили кружки. Все заняли свои места.
Позже, с наступлением сумерек, они разожгли костер. Стоброд вытащил свою скрипку и заиграл вариацию на песню «Бонни Джордж Кемпбелл», ускорив ее и переделав в джигу. Дети бегали вокруг костра и пронзительно кричали. Это был не танец, просто беготня под музыку. Девочка махала горящей палкой и рисовала какие-то фигуры в темноте ее янтарно-желтым концом, пока Ада не остановила ее.
Девочка сказала: «Ну, мама», и Ада покачала головой. Девочка подошла к ней, поцеловала ее в щеку, потом отбежала, танцуя, и бросила палку в огонь.
Стоброд играл простые аккорды песни раз за разом, пока дети не раскраснелись и не разгорячились. Когда он остановился, они повалились на землю у огня. Стоброд снова поднес скрипку к подбородку. Он хотел спеть псалом, хотя скрипка считалась дьявольским инструментом и повсюду было запрещено исполнять на ней такие песни. Тем не менее он держал ее любовно, убаюкивая у своей груди, смычок плавно двигался по струнам. Он спел «Сонм ангелов», свою новую песню. Девочка подпевала ему чистым, сильным голосом: «Унесите меня прочь на своих снежных крыльях».
Стоброд отложил скрипку Дети стали упрашивать почитать какую-нибудь историю. Ада вынула книгу из кармана передника, наклонила ее к огню костра и стала читать. Филемон и Бавкида. Аде немного трудно было переворачивать страницы, потому что она потеряла кончик указательного пальца на правой руке. Это случилось четыре года назад, на следующий день после зимнего солнцестояния. Она поднялась на хребет, чтобы срубить деревья в том месте, где, как она отметила с веранды, садится солнце. Цепь для перевозки бревен перекрутилась, и она старалась освободить сбившиеся звенья, когда лошадь вдруг двинулась вперед по тропе. Кончик ее пальца отдавило начисто, как отпадает боковой побег у помидора. Руби прикладывала к пальцу припарки, и хотя он болел почти целый год, потом зажил так аккуратно, что можно было бы подумать, что пальцы у людей так и должны выглядеть.
Когда Ада дошла до конца рассказа и легендарные влюбленные, прожившие многие годы в мире и согласии, были превращены богами в дуб и липу, совсем стемнело. Похолодало, и Ада отложила книгу. Серп луны стоял в небе над самой Венерой. Детей клонило в сон, да и утром предстояло встать на рассвете, как всегда. Пора идти в дом, присыпать угли и запирать дверь на щеколду.
БЛАГОДАРНОСТИ
Мне хотелось бы поблагодарить некоторых людей за их поддержку, которую они оказывали мне во время написания романа «Холодная гора». Благодаря им я завершил его удачно. Моего отца, Чарльза О.
