затем все перевернули во дворе своими саблями, разыскивая свежевскопанную землю. Они избили Оуэнса, потом его жену. Затем повесили пару охотничьих собак, и, ничего не добившись от него, связали его жене руки за спиной и подняли ее на веревке, перекинутой через сук дерева. Она могла касаться земли только стоя на цыпочках. Но Оуэнс все еще не говорил ни слова, так что они опустили ее и поставили угол жердяной изгороди на ее пальцы, но это тоже не возымело на него действия.
Дети вопили, женщина лежала на земле, ее пальцы по-прежнему были под углом изгороди, она кричала, что муж спрятал где-то серебряный сервиз и кое-какие золотые вещи, которые остались у них с довоенных времен. Она не знает, где он их спрятал, просто знает, что они есть. Она сначала умоляла его сказать им, затем умоляла людей Тяга проявить к ней милосердие. Затем, когда Оуэнс все еще отказывался говорить, она стала умолять их убить его первого, чтобы по крайней мере получить удовлетворение, наблюдая, как он умирает.
К тому времени один парень из отряда, светловолосый, по имени Берч, сказал, что им, может быть, надо прекратить все это и уйти, но Тиг направил на него револьвер со словами: «Не надо мне говорить, как поступать с такими людьми, как Билл Оуэнс и его жена, и такими молокососами, как ты. Я скорее пойду к федералам, чем буду жить в стране, где не могу воздать по заслугам людям, которые того заслуживают».
— В конце концов, — заключил Эско, — они никого не убили и не нашли серебра. Просто потеряли интерес и ушли. Жена сразу оставила Оуэнса. Ушла с детьми в город и поселилась у брата. Теперь рассказывает эту историю всем, кто желает ее слушать.
Эско некоторое время сидел на стуле, наклонившись вперед, положив локти на колени и свесив кисти рук. Казалось, он изучает доски крыльца или оценивает, насколько изношены его кожаные башмаки. Ада знала по опыту, что, будь он на улице, он бы сплюнул между ступней и затем уставился бы на плевок как зачарованный.
— Эта война не то, о чем нам говорят, это что-то другое, — сказал он через минуту. — Трудовой пот каждого человека должен оплачиваться. Богачи с хлопковых плантаций каждый день пользуются чужим трудом бесплатно, но я думаю иногда, может, было бы лучше, чтобы они сами сажали и убирали свой чертов хлопок. Я просто хочу, чтобы мои ребята были дома и мотыжили землю, а я бы сидел на крыльце и кричал им «Бог в помощь» через каждые полчаса.
Салли кивнула и произнесла «угу», тем самым, кажется, закрыв тему.
Они заговорили о другом, и Ада с интересом слушала, как Эско и Салли перечисляли старые приметы, по которым зима ожидалась суровой. Серые белки суматошно бегают по гикори, запасая как можно больше орехов. На диких яблонях толстый слой воска. У гусениц широкие черные полоски. Тысячелистник, растертый между ладоней, пахнет резко, как падающий снег. Боярышник весь усыпан ягодами, красными, как кровь.
— Есть и другие, — сказал Эско. — Плохие приметы.
Он продолжал перечислять знаки и предзнаменования по всему округу. Говорят, в Каталучи у мула появилось потомство, в усадьбе у Пихтовой горы родилась свинья с человеческими руками. Один человек из лощины Крик сказал, что забивал овцу и среди внутренностей не обнаружил сердца, охотники на Большом лавре клялись, что сова издавала звуки совсем человеческие, и, хотя они не пришли к согласию, о чем она вещала, все утверждали, что, когда сова говорила, на небе появились две луны. В течение трех прошедших лет зимой слышали необычайно громкий вой волков — и урожай зерна летом был плохой. Все это указывает на тяжелые времена. Эско полагает, что, хотя они долго были изолированы от крупных бедствий войны, ее скверна может скоро распространиться по горным проходам и излиться на всех них.
Повисло молчание, затем Салли спросила:
— Вы еще не решили, что будете делать?
— Нет еще, — ответила Ада.
— Вы еще не готовы вернуться домой? — спросила Салли.
— Домой? — переспросила Ада, на мгновение смутившись, так как все лето у нее было ощущение, что никакого дома у нее нет.
— В Чарльстон, — пояснила Салли.
— Нет. Я еще не готова, — ответила Ада.
— У вас есть какие-нибудь известия из Чарльстона?
— Нет. Но я ожидаю, что письмо, которое я только что получила у мистера Пика, может внести ясность, как обстоят мои денежные дела. Кажется, оно от поверенного моего отца.
— Вскройте его и посмотрите, о чем оно, — предложил Эско.
— Не могу заставить себя. На самом деле все, что оно скажет мне, — это есть ли у меня деньги на жизнь. Оно не скажет мне, где я окажусь через год или что мне делать с собой. Эти вопросы беспокоят меня больше всего.
Эско потер ладони и улыбнулся.
— Тогда я единственный человек в округе, который может вам помочь, — сказал он. — Есть поверье, что если взять зеркало и посмотреть в него, держа над колодцем, то можно увидеть свое будущее.
Ада тотчас оказалась у колодца. Она наклонилась над его мшистым краем в позе, которую нельзя было назвать достойной или удобной, — изогнувшись назад и расставив ноги для равновесия. Она держала ручное зеркало над лицом, повернув его под таким утлом, чтобы видеть поверхность воды.
Ада решила обратиться к предсказанию судьбы, чтобы пополнить свои знания о местных обычаях и чтобы найти хоть какое-то средство от уныния. Она все время была погружена в мрачное раздумье о прошлом — да так долго, что с радостью воспользовалась случаем воспротивиться сложившейся привычке, заглянуть вперед и думать о будущем, хотя и не ожидала увидеть ничего, кроме воды на дне колодца.
Она потопталась, чтобы найти лучшее положение на утрамбованной земле двора, и посмотрела в зеркало. Белое небо над ней было затянуто прозрачной дымкой, яркой, как жемчуг или как серебряное зеркало. Темная листва стоящих вокруг дубов обрамляла небо, дублируя деревянную рамку зеркала, в которое пристально смотрела Ада, изучая с его помощью черную шахту колодца позади себя, чтобы увидеть, что ждет ее в жизни. Крут колодезной воды глубоко на дне был вторым зеркалом. Он отражал сияние неба и был окаймлен тут и там веточками папоротника, растущими между камнями.
Ада постаралась сосредоточить внимание на зеркале, но яркое небо за ним отвлекало ее внимание. Она была ослеплена светом и тенью, беспорядочными бликами и отражениями. Все они падали с разных сторон, их было слишком много, чтобы можно было сосредоточиться. Различные образы накладывались друг на друга, пока она не почувствовала головокружение; ей показалось, что она упадет сейчас назад, нырнет головой в колодец и утонет там и небо будет далеко над ней и последним, что она увидит, будет яркий круг, сияющий в темноте, словно полная луна на ночном небосклоне.
Голова у нее закружилась, она потянулась свободной рукой к каменной стенке колодца, чтобы опереться. И тогда на мгновение все вокруг застыло, и там, в зеркале, и в самом деле появилось какое-то изображение. Оно было как плохо сделанный дагерротип, неясный в деталях, неконтрастный, зернистый. Она увидела круг яркого света с каймой листвы по краям. Возможно, намек на дорогу, идущую через коридор деревьев под уклон. В центре этого круга — черный силуэт человека, идущего по дороге, но образ был слишком смутным, чтобы определить, приближается тот или удаляется. Но куда бы этот человек ни направлялся, что-то в его осанке говорило о твердой решимости. «Что это означает, мне надо следовать за ним или ждать его?» — подумала Ада.
Затем снова началось головокружение. Колени у нее подогнулись, и она упала на землю. Все поплыло у нее перед глазами. В ушах звенело, в голове крутились строчки псалма «Странствующий путник». Она подумала, что упала в обморок, но вдруг кружение вокруг нее прекратилось. Она посмотрела, не заметил ли кто-нибудь, что она упала, но Салли и Эско сидели занятые работой, не замечая ничего вокруг. Ада поднялась и направилась к крыльцу.
— Видели что-нибудь? — спросил Эско.
— Не совсем, — ответила Ада.
Салли бросила на нее быстрый взгляд, взялась было снова за бобы, потом передумала и сказала:
— Вы побледнели. Вам нехорошо?
Ада старалась слушать, но не могла сосредоточиться на голосе Салли. Перед ней все еще маячил темный силуэт, а в ушах звучали прекрасные фразы псалма: «Странствую по этому миру внизу. Нет ни
