Монро начал проповедь, комментируя псалом, который они только что пропели. Слова гимна, казалось, были обращены со страстной тоской к тем временам, когда люди погрузятся в океан любви. Но Монро говорил, что они неправильно понимают эту песню, если тешат себя мыслью, что все сущее когда- нибудь полюбит их. Что действительно требуется от них — так это любить все сущее. Это в целом было намного труднее и, если судить по реакции прихожан, до некоторой степени потрясло их и опечалило.
Оставшаяся часть проповеди была посвящена той же теме, что и все другие проповеди Монро, с тех пор как он приехал в Холодную Гору. По воскресеньям и средам он говорил только о том, что, по его мнению, является главной загадкой творения: почему человек рождается, чтобы умереть? В этом нет смысла. В течение нескольких недель он только и делал, что старался подойти к этому вопросу со всех сторон: что Библия говорит по этому поводу, как мудрецы всех времен понимали это. Приводил различные примеры из мира природы. Монро испробовал все, что только мог придумать, чтобы разрешить этот вопрос, и все безуспешно. По прошествии нескольких недель прихожанам стало ясно, что смерть тревожит его в большей степени, чем их. Многие считали, что ничего плохого в этом нет, скорее, хорошее. Они с нетерпением ожидали продолжения. Монро излагает свои мысли более гладко, соглашались другие, если бы только он читал проповеди так же, как прежний проповедник. Тот главным образом порицал грешников и рассказывал с забавным усердием библейские истории: младенец Моисей в тростниках, мальчик Давид, посылающий пращой камень.
Монро отклонил этот совет, сказав церковному старосте, что это не входит в его миссию. Его ответ обошел всю общину, главным образом обсуждалось слово
Поэтому, чтобы загасить огонь, разгоревшийся среди паствы, Монро в это воскресенье начал свою проповедь с объяснения, что означает слово «миссия». Это слово означает просто работа, не больше и не меньше, сказал он. Это его работа — думать, почему человек рождается, чтобы умирать, и он подходит к этому вопросу с такой же настойчивостью, с какой мужчина объезжает коня или очищает поле от камней. И он продолжал. Подробно. В течение всей этой проповеди Инман сидел, уставившись на затылок Ады, и слушал, как Монро повторил четыре раза отрывок из Эмерсона о бородавке и прыще и об исчезновении навсегда.
Когда служба закончилась, мужчины и женщины покинули церковь через отдельные двери. Грязные лошади спали стоя там, где их оставили, их упряжь и колеса двуколок, стоящих позади них, были забрызганы грязью. Голоса людей разбудили лошадей, и одна гнедая кобыла почесалась с таким звуком, словно выбивали грязный ковер. Церковный двор был наполнен запахом мокрой земли, мокрых листьев, мокрой одежды, мокрых лошадей. Мужчины подходили один за другим к Монро и пожимали ему руку, а потом все перемешались на мокром церковном дворе и стали обсуждать, перестал ли дождь совсем или только приостановился на время. Некоторые из уважаемых членов общины, понизив голос, обсуждали странную проповедь Монро, говорили об отсутствии в ней слов Писания и о том, как они восхищаются его упрямством — продолжать в том же духе вопреки желанию всех остальных.
Неженатые мужчины собрались вместе и стояли кружком, все в грязных ботинках и с запачканными грязью отворотами брюк. Их разговор больше касался субботнего вечера, чем воскресного утра, и все они время от времени бросали взгляд туда, где ближе к кладбищу стояла Ада, выглядевшая чужой, прекрасной и необыкновенно неуклюжей. Все, кроме нее, были одеты в шерстяную одежду из-за сырого холода, но на Аде было темно-серое льняное платье с кружевами на воротнике, манжетах и по подолу юбки. Казалось, она выбрала это платье по календарю, но не по погоде.
Она стояла скрестив руки и держась за локти. Пожилые женщины подошли к ней и сказали что-то, потом возникла неловкая пауза, и они отошли. Инман заметил, что каждый раз, когда к ней кто-то подходил, она делала шаг назад, пока не остановилась у самого надгробия на могиле какого-то местного жителя, сражавшегося за революцию.
— Если я подойду и сам представлюсь, полагаю, она даст мне от ворот поворот? — спросил Диллард, который пришел в церковь по той же причине, что и Инман.
— Трудно сказать, — отозвался Инман.
— Ты даже не знаешь, как к ней подступиться, — сказал Хоб Марс Дилларду. — Лучше оставь это мне.
Марс был небольшого роста и очень широк в груди. У него были толстые часы, торчавшие из кармана жилета, на серебряной цепочке с брелоком, которая тянулась к поясу.
Диллард спросил:
— Думаешь, она перед тобой не устоит?
— Мне и думать нечего, я знаю, — ответил Марс.
Затем другой парень, такого хлипкого телосложения и с такими неправильными чертами лица, что ни на что не мог рассчитывать, сказал:
— Ставлю сто долларов против половины имбирного пирога, что она выберет мужа в Чарльстоне.
— Она о тех женихах и думать забудет, — заявил Хоб. — Как и многие, на кого я положил глаз.
Затем Хоб оглядел строгий наряд Инмана.
— Ты похож на судью, — сказал он. — Мужчине, который решил приударить за кем-нибудь, нужен костюм поярче.
Инман понял, что они будут ходить вокруг да около до тех пор, пока кто-нибудь не наберется духу и не подойдет к ней, чтобы выставить себя полным дураком. Или они будут оскорблять друг друга, а потом двое из них столкнутся где-нибудь на речной дороге и подерутся. Поэтому он, приложив палец к брови, отсалютовал и пошел прочь.
Он направился прямо к Салли Суонджер и обратился к ней со словами:
— Я бы расчистил акр целины тому, кто меня представит.
На голове у Салли был капор с большими полями, поэтому она отступила на шаг и, приподняв голову, чтобы тень не падала ей на глаза, посмотрела вверх на Инмана. Она усмехнулась, подняла руку и потерла приколотую к воротнику брошку.
— Заметьте, я даже не спросила кому, — сказала она.
— Сейчас самое время подойти, — заметил Инман, посмотрев туда, где стояла Ада, спиной ко всем, слегка наклонившись вперед и с явным интересом рассматривая надпись на могильном камне. Низ ее платья намок от высокой могильной травы, и подол сзади касался грязной земли.
Миссис Суонджер ухватилась за рукав черного сюртука Инмана и легонько потянула его через двор по направлению к Аде. Когда она отпустила рукав, он поднял руку и снял шляпу; другой рукой он откинул назад примятые волосы, затем провел ладонью от брови до подбородка, чтобы успокоиться. Миссис Суонджер кашлянула, и Ада обернулась.
— Мисс Монро, — сказала Салли Суонджер, просияв, — мистер Инман был бы счастлив познакомиться с вами. Вы знакомы с его родителями. Его люди построили эту церковь, — добавила она в качестве рекомендации, прежде чем отойти.
Ада взглянула Инману прямо в лицо, и он слишком поздно понял, что не продумал заранее, что сказать. Прежде чем он успел придумать какую-либо фразу, Ада произнесла:
— Да?
В голосе ее слышалось нетерпение, и почему-то Инман нашел это забавным. Он посмотрел в сторону, туда, где река огибала холм, и попытался опустить уголки губ, сдерживая улыбку. Листья на деревьях и рододендронах на речном берегу блестели, с них стекали капли воды. Река медленно несла свои воды, темные в воронках и похожие на расплавленное стекло там, где она перекатывала через подводные камни. Инман держал свою шляпу за тулью и, поскольку не знал, что сказать, уставился в нее, как будто искренне ожидал, что оттуда может что-то появиться.
Ада сначала смотрела на него, а потом тоже заглянула в шляпу Инман спохватился, опасаясь, что выражение его лица было как у собаки, сидящей у входа в нору сурка.
Он перевел взгляд на Аду. Она развела руками и приподняла бровь, что означало крайнее
