баллада о прекрасной Маргарет и милом Вильяме. Эту старинную песню Инман раньше не слышал. Вот какие в ней были строки:
Закончив эту песню, она затянула «Странствующего путника», вначале просто бормоча слова и притопывая ногой. Когда она наконец запела в голос, это было мало похоже на пение, скорее, на некую декламацию больной души, пронзительный крик бесплодного одиночества, чистого и неразбавленного, как боль, которая следует за резким ударом в лицо. Когда она закончила, последовало долгое молчание, нарушаемое только уханьем совы из темного леса, — подходящее завершение песен, отягощенных темами смерти и одиночества и навевающих мысли о мире духов.
Песни, выбранные Сарой, не могли, казалось бы, дать надежду на утешение ни ребенку, ни Инману. Как и маловероятно было то, что такой суровый дар мог уменьшить его печаль, когда песня сама по себе была такой унылой. И все же, хотя они мало разговаривали в оставшийся вечер, они сидели перед очагом, усталые от работы, но довольные и счастливые. Легли они скова вместе.
На следующее утро, прежде чем пуститься в путь, Инман съел свиные мозги, слегка отваренные и пожаренные вместе с яйцом, которое снесла курица, что клевала живот мародера из Нью-Йорка.
Утешительная мысль
Ада и Руби провели большую часть осени, обрабатывая яблоки. Созревшие плоды нужно было рассортировать, снять с них кожуру, нарезать и выжать сок: приятная чистая работа — находиться среди деревьев и перебирать фрукты. Небо почти все время было синим и безоблачным, воздух сухим. Свет даже в середине дня был скудным и падал наклонно, так что даже угол его падения говорил о том, что год на исходе. По утрам, когда роса еще оставалась на траве, они отправлялись в сад, взяв с собой лестницы. Они забирались наверх и, оказавшись среди яблоневых ветвей, наполняли мешки яблоками; лестницы качались под их тяжестью вместе с ветками, к которым они были прислонены. Когда все мешки наполнились, Ада и Руби привели в сад лошадь, запряженную в телегу, перевезли их к дому, высыпали яблоки, а потом снова принялись наполнять мешки.
Эта работа не требовала больших усилий, в отличие от сенокоса, и вызывала у Ады в воображении, когда она ложилась спать, только мирные картины: красные и желтые яблоки висят на наклонившейся ветке, над ней глубокое голубое небо, она тянется к яблоку, но не касается его.
Долгое время Ада и Руби ели яблоки и на завтрак, и на обед, и на ужин — жареные, тушеные, запеченные в пирогах, добавленные в соус. Они сушили ломтики, которые превращались в маленькие кусочки яблочной кожицы. Эти ломтики они потом сложили в мешочки и повесили под потолком на кухне. Однажды они развели костер во дворе и сварили в черном котле яблочное повидло; котел был такой большой, что, когда они стояли над ним и с усилием помешивали яблочную массу, эта сцена напомнила Аде ведьм из «Макбета», варивших свое зелье. Яблочное повидло получилось густым, цвета старой упряжи, от специй и коричневого сахара; они наполнили им глиняные кувшины; получилось достаточно, чтобы есть в течение всего года. Затем выжали сидр из обрезков и паданцев, а яблочные выжимки скормили свиньям, так как Руби сказала, что они делают свинину слаще.
Сидр уже приобрел достаточную крепость, чтобы за него можно было что-нибудь получить, и по этой причине Руби отправилась после обеда с обменной миссией. Руби слышала, что глава семейства Адамсов, которые жили ниже по дороге, забил корову, и она, прихватив два кувшина сидра, пошла выяснить, как много мяса на них можно выменять. Она оставила Аду, наказав ей сделать два дела. Сжечь кустарник и траву, оставшиеся после расчистки заброшенного нижнего поля. А также, используя прием, которому Руби научила ее, расколоть шесть кругляков из старого дубового бревна, которое они обнаружили уже срубленным в высокой траве у изгороди. Это будет хорошей тренировкой, так как им в скором времени предстоит пойти в горы, срубить там гикори или дуб, обрубить ветки, привязать к лошади и притащить домой, чтобы уже во дворе распилить на части и разрубить. Ада выразила сомнение, что они справятся с такой работой, но Руби объяснила ей в деталях, что здесь особой силы не требуется, лишь размеренность движений и терпение. Тянуть пилу и отпускать. Ждать, когда с другой стороны ее потянут, потом снова тянуть на себя. Стараться, чтобы пилу не зажало. Главное, сказала Руби, не перенапрягаться. Делать все размеренно, в таком ритме, который можешь выдержать. Сделать столько, сколько можешь сделать, чтобы на следующее утро встать и продолжить. Не больше и не меньше.
Ада наблюдала, как Руби удалялась по дороге. Она решила сначала разрубить кругляки, а кустарником заняться позже, чтобы погреться у костра, когда к вечеру похолодает. Она прошла из сада в сарай для инструментов, взяла кувалду и железный клин и отнесла все это на нижнее поле, потом вытоптала круг в высокой, по пояс, траве вокруг дубовых кругляков, чтобы у нее было удобное рабочее место. Кругляки лежали на боку, и в месте распила диаметр у них был больше двух футов. Древесина уже посерела, так как они лежали забытые с тех пор, как дерево было срублено управляющим два или три года назад. Руби предупредила, что сухие бревна труднее раскалывать, чем недавно срубленные.
Ада с трудом переворачивала большие кругляши, которые словно прилипли к земле, и, когда поставила их стоймя, обнаружила на гнилой коре блестящих черных жуков-рогачей размером с большой палец. Она приступила к работе, как Руби объяснила ей, — вначале исследовала срез, чтобы найти подходящую трещину, затем забила туда клин, двигаясь медленно, не напрягаясь, просто поднимая семифунтовую кувалду и опуская ее, так чтобы вес и сила тяжести в сочетании с волшебным углом разбили бревно на части. Ей нравилось забить клин до половины и затем остановиться, чтобы послушать звук, похожий на треск разрываемой ткани, когда трещина постепенно раскрывалась в течение нескольких секунд после последнего удара. Работа была спокойная, несмотря на то что она все время поднимала и опускала кувалду. Упорное сцепление древесины и тяжесть кувалды навязывали медленный ритм для выполнения такой задачи. Прошло немногим больше часа, и Ада расколола все, кроме одного кряжа, где волокна древесины спутались в месте присоединения к стволу больших сучьев. Из каждого кругляша получилось восемь хороших поленьев, и Ада подсчитала, что в куче на земле лежит сорок поленьев, готовых к тому, чтобы их перевезли к дому, а потом сожгли в печи. Она чувствовала огромное удовлетворение от выполненной работы, пока не поняла, что этих дров хватит лишь на четыре, может, на пять дней. Она начала подсчитывать, сколько примерно поленьев понадобится им на зиму, но вскоре остановилась, так как цифра оказалась обескураживающе велика.
Платье Ады пропотело на плечах и спине, волосы на шее промокли от пота. Поэтому она направилась к дому, выпила два ковша воды, затем, сняв шляпу, вылила несколько ковшей себе на волосы и выжала из них воду. Ада смочила лицо, потерла его ладонями и вытерла рукавом платья. В доме она взяла доску для письма и записную книжку и снова вышла на веранду, чтобы посидеть на солнце, пока волосы не высохнут.
Ада обмакнула перо в чернила и принялась писать письмо кузине Люси в Чарльстон. В течение некоторого времени не раздавалось никакого другого звука, кроме скрипа пера по бумаге, когда она писала:
«Подозреваю, что, встреться мы на Рыночной улице, ты бы не узнала меня, а если бы и узнала, то, увидев теперешний недостаток утонченности в моем внешнем облике и платье, ты бы очень встревожилась.
В настоящий момент я сижу с сутулой спиной и пишу на коленях, мое старое ситцевое платье пропахло потом оттого, что я колола дубовые бревна; и я теперь ношу соломенную шляпу, у которой поля
