председателем центробанка, который зажилил в своем тайном бюджетном загашнике миллиард рублей. Ильич говорил с ним, а про себя гордился и любовался своим ноутом, который с легкостью крутил два таких ресурсоемких процесса.
Вдруг на Красной площади раздался пронзительный свист, грохот и жуткий крик сотен голосов. По трибунам пошла волна. Ильич перевел взгляд на экран онлайн-трансляции. Он пропустил момент, когда продолговатый трехтонный камень с сидящим на нем верхом стариком с развевающейся седой бородой пронесся между Иверской и музеем и рухнул точно в середке желтого круга. Сейчас он с удивлением наблюдал этот высокий, в человеческий рост, камень, мрачно стоявший там, где ожидался товарищ Троцкий. Вместо товарища Троцкого на камне медленно выпрямлялся странный старик в серой хламиде. Но ни самообладание, ни чувство юмора не изменили Ильичу, который в своей жизни революционера сталкивался и не с такими неожиданностями. Он взял трубку прямой связи с операционным залом в Протвино — ужасные ретрограды работают в ФСО, надо заставить-таки их переходить на IP-телефонию! — и сказал человеку на том конце провода: — Ильич у аппарата. Кого вы сюда прислали? Этот старик не товарищ Троцкий! Я хорошо знаком с Львом Давыдовичем и заверяю вас, что это не он!
На том конце трубки в ответ истошно закричали. Там в этот момент по потолку прошла длинная молниеобразная трещина. Все, кто был в зале, бросились к дверям. Возникла толкучка. Люди в операционном зале уже некоторое время ощущали вибрацию пола под ногами, но полагали, что так и должно быть. Только Вермонт и физики знали, что никакой вибрации быть не должно, но ничего не говорили, потому что не понимали, что происходит. Приборы на пультах показывали резкий рост энергии в туннеле. Потолок в операционном зале рухнул в тот момент, когда Илья Вермонт в удивлении обернулся на крик. Одновременно во всех окнах института вылетели стекла.
— Вот те, бабушка, и Троцкий прибыл, — сказал красномордый слесарь, сидевший на скамеечке с бутылкой пива. — Начинается.
По МКАД в этот момент пошла мощная воздушная волна. Огромный трейлер, проламывая заграждение, провалился вниз, в заболоченный ручей, который вскипел на глазах. Трейлер поехал всем своим тяжелым телом и восемью колесами по кипящей воде и боком упал в болото. Маленькая желтая машинка со смятым носом закрутилась как волчок и пошла бить другие машины, которые сталкивались между собой в жутком торможении, желая избежать аварии. Мотоциклист в синем шлеме попытался сманеврировать, уходя от катящегося прямо на него колеса, вылетел от удара из седла и закувыркался в воздухе.
Камень, приземлившийся в центре желтого круга напротив Мавзолея, зашипел, испустил вверх узкую струю раскаленного пара и тут же, взорвался на тысячи осколков. Они брызнули во все стороны и осыпали шрапнелью трибуны на Красной площади. Старик в серой дерюжной хламиде, стоя у Лобного места, поднял руки и глаза вверх и что-то закричал. Несколько молодых людей во френчах, пригибаясь и доставая из широких штанин галифе револьверы, бежали к нему. Это были замаскированные под комсомольцев сотрудники Лубянки, и они сразу поняли, что верхом на камне примчался террорист.
По всей стране в этот момент упали белые подвесные потолки. Евроремонт рушился, обнажая старые кирпичные стены, серые доски, черные полы и набитые в щели газеты времен Хрущева и Брежнева. Компьютеры взбесились, и со всех банковских счетов одномоментно исчезли абсолютно все деньги. В небоскребе налоговой полиции на Тульской по длинным коридорам вдруг задул горячий ветер, пахнущий гарью шатурских торфяных полей. Ветер распахивал двери, срывал со столов мониторы, поджигал бумагу, которая горящими комками носилась по комнатам. Бухгалтерши с визгом бежали к лифтам, но лифты все неслись и неслись вниз, не останавливаясь на этажах. В кабинете зампреда Газпрома на улице Наметкина откуда-то взялась завязанная в узел газовая труба с надписью: 'Браток, подбавь газку!' Зампред заплакал и выбежал в коридор, по которому прямо на него, опустив огромную голову, бежал носорог. На Неглинной улице, с грохотом проламывая асфальт, появились верхушки тропических пальм, которые росли со скоростью один метр в час. Вокруг них запорхали яркие бабочки величиной с ладонь. Бабочки проскочили в дыру во времени и пространстве, связавшую Неглинку с островом Ява. Вслед за ними устремились размахивающие копьями аборигены с шоколадными телами. Серая собачка у метро Шаболовская, грустно жевавшая найденный на земле кусок шашлыка, вдруг с удивлением почувствовала у себя на спине крылья, взмахнула ими, поднялась в воздух и полетела. Внизу она видела длинную вереницу остановившихся трамваев и выраставший прямо на глазах из земли тропический лес, в несколько минут покрывший весь Ленинский проспект. По крыше дома номер 46 побежал кто-то темнокожий, с копьем в руке и листьями вокруг бедер. На шее у него болталось ожерелье из ракушек. Это был вождь. Шуховская башня стояла, вся увитая салатовыми лианами и голубыми гигантскими цветами, и на вершине ее сидел черно-белый гриф с голой головкой старца. Он мрачно озирал происходивший внизу хаос. Увидев летящую собачку, он поглядел на нее недовольными красными глазами существа, страдающего вечной бессонницей. Собачка не испугалась и, пролетая мимо, громко тявкнула на грифа.
4.
Молодые офицеры Лубянки в зеленых френчах и широких синих галифе, подбежавшие к старику, навели револьверы ему в грудь. Старик посмотрел на них с высоты своего огромного роста. Кончик его легкой седой бороды слабо шевелился в вялом жарком воздухе. Офицеры знали ориентировку на старика, который два месяца был в Москве повсюду и нигде; схватить его не удавалось, несмотря на то, что он собирал вокруг себя тысячные толпы и даже однажды вошел в храм Христа Спасителя, выгнал священника и проповедовал там о народе, который Господь сделает дровами, и огонь пожнет их. Теперь же он непонятным ходом событий сам шел им в руки.
— Руки вверх! — крикнул один из них. — Федеральная служба охраны!
Старик стал еще выше. Он не стоял на земле, он висел в тридцати сантиметрах над ней, скорбный и грозный, с тихо веющей на ветру длинной седой бородой и испускающими свет глазами.
— Приходит конец, — сказал он им. — Была Земля, и ушла Земля, и говорил я царю иудейскому, чтобы не превышал меры насилия над Землей, но не послушали меня, и сгинули на север. Теперь вот в трубе черной пробили дыру на тот свет, и извлекли из полей загробных бедного Чебутыкина, и мучаете его в темнице своей, вместо того, чтобы отпустить с миром в счастливую его смерть…
— Э! — все еще держась с твердостью, но уже каким-то зыбким голосом крикнул все тот же офицер, — ты нам голову не морочь! Будем стрелять! Документы есть? Предъявите!
— Какие у бомжа документы? — сказал другой, розовощекий, кровь с молоком парень, которого страх еще не пробил так, как его товарища. Он глядел на старика с любопытством и очень верил в своей бельгийский семизарядный револьвер. — Ты кто вообще будешь, старый?
Старик грустно посмотрел на него с высоты двух с половиной метров. Ветерок его покачивал. — Я пророк Иеремия, со мной говорит Господь, — сказал он, опустился вниз и твердо встал своими желтыми сандалиями сорок седьмого размера на брусчатку Красной площади. — Нет для пророка препятствий ни на том свете, ни на этом. И нет сил смотреть на бесчинства, которые творятся именем Твоим. Порядок ваш ложь, а любовь ваша обман. Земля ваша разорена, а в небесах ваших нет света. Все надо начинать сначала, всю жизнь сначала, без боязни и страха, как дети строят свои города и как птицы небесные вьют гнезда… Неучи, не знающие пророка, я ухожу от вас! — сказал он и решительно пошел прямо на них.
— А ну стоять! Стоять, я сказал! Руки! Руки! Руки! — истошно закричали они испуганными голосами, и тут же их револьверы разразились сухим дробным кашлем. Они палили с двух метров прямо в широкую грудь старика. Быстрыми движениями огромной ладони он небрежно отмахивался от пуль, а одну даже поймал в кулак. Секунду она билась у него в кулаке, как муха, а потом он рассеянно разжал пальцы, и мертвая пуля со стуком упала на брусчатку и закатилась в щель между камнями. Но пули, в отличие от камней, которыми пророка Иеремию забили две с половиной тысячи лет назад, не могли причинить ему никакого вреда, и хотя офицеры продолжали стрелять, они уже понимали, что этот бродячий по мирам человек неуязвим для их допотопного оружия. Он между тем опять чуть приподнялся над землей, завис в воздухе и вдруг стал медленно таять. Это истаивание живого, крупного, очень ясно видимого человеческого тела было так непонятно и страшно, что офицеры прекратили стрельбу и в ужасе смотрели, как растворяются в солнечном сиянии его крупные руки с коричневыми пальцами и исчезает седая серебристая голова. Какое-то мгновенье прямо из воздуха на них еще внимательно смотрели скорбные и спокойные глаза
