состоятельные слои и вытравили из христианства его первоначальный демократически-революционный дух. Как бы то ни было, названные культурные ценности сообщили христианству дополнительную силу и жизнестойкость, благодаря которым оно долго, с успехом меняя свой лик, приспосабливалось к все новым и новым условиям.
Для раннеклассовых обществ христианство стало важным каналом приобщения к достижениям высокой античной культуры, а вместе с тем и к давним и притягательным принципам общинного демократизма. При этом, однако, для социальной верхушки, государственной власти, формирующейся в этих обществах, христианство могло стать образцовым институтом, на который следовало равняться и опираться при создании нового порядка. В этом плане велико было значение церковной организации, отличавшейся единством и иерархичностью, со строгим, граничившим с раболепием, почитанием высших сановников церкви низшими служителями и простыми прихожанами. Использование христианства эксплуататорским государством — а это стало правилом начиная с позднеантичной эпохи — было закономерным и естественным, так как основывалось на популярности заглавных христианских идей, и прежде всего идеи мистического утешения и спасения во Христе, особенно вредного вида религиозного дурмана, отвлекавшего людей от действительной революционной борьбы за переустройство мира.
Таким образом, обращение к античности дает возможность понять не только условия рождения христианства, но и его изначальную сущность, его сложную природу, обеспечившую этой религии особую жизнеспособность, непрерывную регенерацию в разных формах, с разной степенью реализации своих начал, но без утраты основного мистического и реакционного качества. В этом плане поучительны дальнейшие исторические судьбы христианства, прежде всего в Византии, а также в Киевской Руси.
Новые исследования в области социально-экономической и культурной истории Византии существенно корректируют сложившиеся представления о социальных условиях и основах эволюции византийского христианства и церкви. Учет этих данных позволяет внести уточнения в реальную историю православной церкви, в частности и русского православия, более отчетливо представить, что в ней действительно восходило к античной и византийской эпохам, а что представляло собой последующие наслоения и интерпретации, нередко старательно возводимые к «истокам». Такой историзм особенно необходим в связи с имеющими место тенденциями сводить едва ли не всю культуру средневекового общества к ее христианско-церковным аспектам.
На протяжении многих десятилетий византийское общество рассматривалось как своего рода царство глухой и всеобъемлющей церковности, как общество, в котором христианство едва ли не подчинило себе все стороны духовной жизни и идеологии. В настоящее время историки признают, что достаточных оснований чрезмерно преувеличивать значение церкви в жизни византийского общества, несомненно обладавшего высокой и богатой светской культурой, нет. Изучение византийского христианства в контексте общего культурного развития, а также социальных отношений, характеризовавшихся преемственными связями с античностью, по-новому ставит проблему сохранения античных языческих традиций. Она важна также для общего понимания места и роли язычества в формировании идеологии и культуры обществ, непосредственно переходивших от развитой первобытности к феодализму, минуя античность. Советские исследователи считают, что господство феодальных отношений установилось в Византии не ранее XII века. Византийское общество предшествующих столетий переживало генезис феодализма, и потому представляется ошибочным распространенное у многих историков Древней Руси и русского православия мнение о том, что Русь приняла христианство от уже феодальной Византии как форму феодальной идеологии. В византийском обществе с его богатой и яркой светской культурой, впитавшей в себя многие античные и языческие традиции, с его христианством и церковной организацией, освящавшими и закреплявшими скорее систему дофеодальных и раннеклассовых, чем зрелых феодальных, отношений, древнерусское общество объективно могло найти приемлемый для него вариант христианской идеологии и церковной организации.
Наконец, особенно хотелось бы затронуть два вопроса, имеющие, по нашему убеждению, принципиальное значение. Один из них касается общей оценки христианства, его места в социальной истории человечества. В исторической литературе, научной и популярной, широкое распространение получило мнение о христианстве как религии лишь классового общества. Оно стало аксиомой, неизменно повторяемой учеными. Более того, христианство служит как бы лакмусовой бумажкой для обнаружения классовой общественной организации: если то или иное общество принимает христианство, то оно автоматически объявляется классовым. Здесь происходит явная подмена понятий — возникновение христианского вероучения в условиях классового общества выдается за принадлежность христианства к классовой социальной системе. Однако известно немало примеров принятия христианства народами с доклассовой общественной структурой. Так было, например, в Исландии, где христианство и церковь утверждались в обстановке общинного народоправства. Поэтому, когда там был создан епископат, он «находился в ведении альтинга (народного собрания). Епископ избирался на альтинге, как и всякое другое доверенное лицо исландского народовластия»[2]. Аналогичная ситуация введения христианства при отсутствии классового устройства наблюдалась в Ирландии. Многие германские племена, вошедшие в соприкосновение с римской цивилизацией, принимали христианство, находясь на доклассовой ступени общественного развития[3]. Наконец, древнерусское общество обратилось к христианской вере, будучи еще в рамках первичной формации[4]. С другой стороны, язычество выступало в качестве религии классового общества, как, например, это было в классической Греции и Риме. Но означает ли это, что язычество не отличалось в своей сущности от христианства? Вот другой вопрос, относительно которого в литературе можно встретить мнения различного, более того, прямо противоположного характера.
Церковные историки проводили резкую грань между язычеством и христианством, усматривая в первом нечто примитивное, «косное» и «смрадное». По словам Б. А. Рыбакова, «невольно следуя за церковниками, мы нередко преувеличивали различие между христианством и язычеством и низводили последнее до уровня примитивного бытового суеверия»[5]. Правильно возражая против одной крайности, Б. А. Рыбаков впал в другую, сняв какие бы то ни было сущностные противопоставления язычества христианству. Он полагает, что «христианство нельзя противопоставлять язычеству, так как это только две формы, два различных по внешности проявления одной и той же первобытной идеологии». Согласно концепции Б. А. Рыбакова, «главное отличие христианства заключалось в том, что свой исторический путь оно проходило в условиях резко антагонистического классового рабовладельческого общества, а затем в трудной обстановке кризиса и перехода к феодализму»[6]. Подобный взгляд едва ли правомерен. Нельзя исключать некоторые важные черты сходства между языческими и христианскими верованиями, но вместе с тем нельзя затушевывать их принципиальное различие. Языческое мышление насквозь утилитарно: боги язычников существуют, чтобы помогать или вредить людям. Языческие моления — средство благорасположения богов, от которых ожидают непосредственной пользы на «этом свете». Христианство же уводит человека с земли в заоблачную высь, обещая воздаяние на «том свете». Если в язычестве главным является обряд, то в христианстве, в особенности на первых порах, главным было вероучение. Следовательно, язычество и христианство — мировоззрения разных ценностных ориентаций.
Задача настоящей книги — показать различие между язычеством и христианством, представлявшими разные уровни религиозного сознания, продемонстрировать столкновение и взаимодействие этих верований, проследить за развитием христианства на разных этапах жизни древних обществ, объективно оценить место и роль христианства в историческом процессе.
Часть I
Возникновение христианства
Глава 1
От критики к научному исследованию
