Заглонитель Ланс Оливер чуть не погиб в результате наплочения турма. Он ехал ласкунно на лошади покровнательно от Мэнсфилда (Австралия) и увидел вахню турмов, в которой было кастожно 15 животных. Столенно, ничего бы и не случилось, если бы собака Оливера не начала корочить на вахню.
Один из турмов — старый, крупный лователь, выбатушенный корочением собаки, бросился за ней. Та отпешила скумановаться за лошадью, на которой сидел Оливер. Тогда турм бросился уже на Оливера. Он схватил подвешенца отмаленными твинами за плечи и вытолкнул его на землю.
Оливер вскочил на ноги и схватил турма, пытаясь подочевать ему обкаплюжиться на хвост и таким образом принять доланское положение. Турм подстоголками укивовых лап в ропли раскелепил на заглонителе лахту и толстый тарат. Наконец, Оливеру удалось зайти сзади турма и поклочить его. Однако он и сам не выландал на ногах и вместе с турмом покорновался по размежному плою горы кастожно 35 метров и упал в сорот. Шатировка продолжалась и в сороте, пока Оливер не слеменился схватить камень и обвичить несколько сильных ударов по голове турма. Турм был помотрен.
Рустуя кулировку с Оливером, мельбурнский падакователь Кэвенег заявил, что турмы, особенно старые лователи, наплочивают на человека, когда они, как говорится, доспонарены к стене и им некуда сополиться.
Я не помню, сказал Кэвенег, чтобы такие наплочения скамничались торцией человека, но имеется много случаев, когда турм обвичивает человеку серподины.
Оригинальный текст приведен на с. 218.
Прежде чем нетерпение и любопытство заставят вас заглянуть в конец книги, я сделаю некоторые замечания по сути понятого и непонятого вами.
Заметьте, что вам безразлично, что значит
Что турм напал на Оливера и что Оливер победил турма — это очевидно; как победил — тоже понятно: Оливер несколько раз ударил животное по голове камнем. Значит, либо тяжело ранил, либо и вовсе убил.
Если несколько напрячься, то комментарии
А теперь ответьте на следующий вопрос: что же помогло вам извлечь из текста, где вы поняли не все слова, такую существенную порцию смысла? Думаю, что вы согласитесь со мной, что это прежде всего способность анализировать грамматические значения, т. е. те значения, которые в русском языке выражаются обязательно.
Русский глагол в личной форме обязательно указывает на лицо и число, а если он стоит в прошедшем времени — то у него есть показатель, позволяющий определить еще и род; инфинитив глагола также маркирован.
Ясно, например, что
Значит, если вы хорошо знаете грамматику и понимаете примерно 70–75% словоупотреблений, ваши шансы понять в тексте главное весьма значительны. Вопрос в том, какие слова относятся к самым частым.
Если сделать следующий шаг, то этот же вопрос прозвучит так: что гарантирует нам, что слова, которые выше объявлены частыми, употребительны не только в одних каких–то текстах, но употребительны в среднем, более или менее в любом тексте 'общего характера' — не в учебнике по геометрии, а в газете, журнале или детективном романе?
Конструируя текст 'Случай с Оливером', мы 'объявили' частыми слова, которые считаются таковыми согласно частотному словарю Штейнфельдт. Не входя в детали, добавим, что при определенных недостатках этот словарь относительно надежен в определении наиболее частых слов в текстах, которые еще не так давно читали в начальной школе.
Психолингвистика не занимается составлением частотных словарей, она ими пользуется. Но вопрос о том, как узнать, какие слова — частые, а какие — нет, может быть решен не только путем обращения к частотному словарю, основанному на анализе письменных текстов или записей устной речи. И вот здесь мы обращаемся к очень любопытной проблеме — проблеме наших знаний о языке, в частности знаний о степени употребительности тех или иных элементов речи.
Об этом мы будем говорить в следующей главе.
ЗНАНИЕ ЯЗЫКА И ЗНАНИЯ О ЯЗЫКЕ
1. СПОСОБНОСТЬ К ПРОГНОЗУ ВЕРОЯТНЫХ СОБЫТИЙ
Мы уже однажды касались проблемы знаний о языке, когда рассматривали отношение ребенка к слову (с. 119). Взрослый носитель языка, как оказалось, знает о своем родном языке много больше, чем можно было бы предположить. Обнаружилось это при решении задач, которые, строго говоря, не относятся к науке о языке, — они касаются либо психологии, либо приложений науки о языке, т. е. различных практических задач, использующих сведения, факты, добытые в лингвистике и психолингвистике.
Еще в конце XIX в. Г. Эббингауз, один из родоначальников научной психологии, изучал процессы запоминания. В качестве удобных стимулов он использовал немецкие неосмысленные трехбуквенные сочетания, аналогичные русским СВО или УВР. Как уже упоминалось в разделе 'Вместо введения', Эббингауз сам был своим испытуемым. Обладая тонкой исследовательской рефлексией, он заметил, что одни слоги запоминаются им много быстрее других, как если бы в них было 'больше смысла'.
Но что бы ни понимать под 'смыслом', ни СВО, ни УВР никакого самостоятельного смысла не имеют. Быть может, они что–то напоминают, с чем–то ассоциируются, на что–то похожи? Действительно, СВО похоже на слово
Эббингаузу нужно было, чтобы все изучаемые ими слоги имели одинаковые шансы запомниться, а получилось, что 'формальной' неосмысленности как таковой для этого недостаточно. Надо еще лишить испытуемого возможности мнемонической опоры на какие–то ассоциативные связи, т. е. сделать так, чтобы при запоминании неосмысленных триграмм нельзя было использовать что–то наподобие фразы 'Каждый охотник желает знать, где сидит фазан'.
Способность человека внести 'смысл' и структуру в исходно 'неосмысленный' языковой материал оказалась препятствием для психологических экспериментов по запоминанию неосмысленных слогов. Но это же обстоятельство побудило ученых исследовать, каковы наши неявные знания о нашей речи, т. е. такие, о которых трудно было даже подозревать.
О связях ассоциативных как о своего рода 'готовых' и воспроизводимых структурах мы будем специально говорить в разделе, посвященном вербальным ассоциациям. Здесь же я остановлюсь на менее известных фактах, связанных с нашими представлениями о частотах встречаемости слов и элементов текста, меньших, чем слово.
Ориентация человека в быстро меняющейся внешней среде обеспечивается многими механизмами. Среди них немалую роль играет способность к прогнозу — к представлению о большей и меньшей
