далеко, дрогнула земля, и пару секунд спустя, до ушей добрался грохот взрыва. Тряхнуло ощутимее, удар по ушам был намного сильнее, Вова на всякий случай открыл рот. Вовремя! На некоторое время он оглох, а когда слух вернулся…
— А-а-а-а-а! А-а-а-а-а!
Такого истошного, полного нечеловеческой боли вопля он еще никогда не слышал, даже в сорок первом. Даже четвертая бомба, рванувшая неподалеку, не смогла полностью его заглушить. Подняв голову, Вова ахнул – 'студебеккер' Степаныча пылал. Горел бензин, а рядом с машиной метался охваченный огнем человек. Лопухов пулей вылетел из-под машины, не обращая внимания на продолжавшуюся бомбежку, но проскочив несколько метров, сообразил, что голыми руками он помочь ничем не сможет. Метнулся назад к кабине за старым ватником, физически ощущая, как утекают драгоценные секунды.
Степаныч с воем катался по земле, когда Вова накинул на него ватник и навалился сам, пытаясь погасить пламя. Ладони обожгло резкой болью, не сдержавшись Лопухов сам заорал, но ватник из рук не выпустил. Набежали еще люди, натащили тряпок, но проклятый бензин продолжал полыхать. Не выдержав, Вова бросил все-таки тлеющий ватник, и откатился в сторону, размахивая обожженными руками.
Пламя, наконец, сбили. Когда тряпки со Степаныча стащили, Вову чуть не стошнило. Более-менее целыми остались только сапоги, обмундирование сгорело полностью, обугленное мясо, лопнувшая кожа… Зрелище не для слабонервных. Тем не менее, он был еще жив, кричать уже не мог, только негромко выл и слабо шевелился.
— В госпиталь бы надо…
— Какой госпиталь? — не выдержал Вова. — Дайте человеку умереть спокойно.
Ему и самому было хреново, кожа на ладонях вздулась волдырями, некоторые из них лопнули, причиняя едва терпимую боль.
— Перевяжите его, — приказал Никифоров.
Через несколько минут, пока Вове бинтовали руки, Степаныч ушел. Вздрогнул в последний раз и затих.
— Машину вести сможешь? — поинтересовался лейтенант.
— Смогу, — кивнул Вова. — Похоронить бы надо Степаныча, нехорошо его так оставлять.
Никифоров уже было рот открыл, сказать, что там люди горючее ждут, но передумал и согласился с Вовой. Действительно нехорошо. Сколько их таких осталось лежать вдоль дорог, а этого надо.
— А время мы наверстаем, — поддержал Вову Михальченко. — Я за лопатой.
Речей никто не говорил, прощального салюта не было, остался только невысокий холм могилы, да частично обгоревшая доска с нацарапанными ножом буквами. Даты рождения никто не знал, а документы Степаныча сгорели вместе с гимнастеркой.
Насчет машину вести, это Вова в запале погорячился. Хоть и не часто надо руль на большие углы крутить, чаще достаточно только держать и чуть подруливать, но уже через несколько километров на бинтах стали проступать кровавые пятна, а боль в руках становилась нетерпимой. С трудом он дотянул до очередного затора, узкий, едва отремонтированный саперами мост был перегорожен сломавшимся грузовиком. Вокруг собралось какое-то начальство, размахивало руками и что-то орало, с такого расстояния не разобрать. Еще несколько суетилось у самой машины. Видимо, водители пытались реанимировать умерший в неудачном месте аппарат, но время шло, а грузовик продолжал стоять.
В конце концов, начальству все это надоело. Сзади к 'студебеккеру' подъехал танк и двинул его вперед. Грузовик уперся, танк нажал, 'студер' развернуло и он, сломав свежие, белые перила сполз с моста вниз. Глубина здесь была небольшая, и он уперся кузовом в дно, оставив передние колеса на настиле моста. Танк сдал назад и со второго захода окончательно расчистил дорогу. Встречный поток техники и пехоты хлынул на западный берег.
— Э-э, да ты совсем плох, в медсанбат тебя надо.
Дальше играть в героя уже не было сил.
— Надо, лейтенант, садись за руль.
Корпусной медсанбат располагался в нескольких домах в центре большого украинского села. К приезду в медсанбат Вова стонал уже не сдерживаясь. Принимала его суровая врачиха с командирским голосом.
— Пей.
Нос уловил знакомый запах. Выпив целую кружку разведенного спирта, Лопухов почувствовал себя несколько лучше, боль немного отступила. Выждав, пока 'анестезия' подействует, врачиха в белом халате скомандовала двум медсестрам, одна из них была весьма симпатичной пышечкой.
— Держите.
Сестрички вцепились в руки повыше бинтов, а врачиха начала снимать повязку. Поначалу Вова не понял, почему держат две руки, когда повязку снимают только с одной. Так и не понимал, пока снимали верхние слои, когда же начали отдирать бинт от раны…
— Суки! Живодеры! Вы что творите?! А-а-а!
От последнего рывка он чуть не потерял сознание. И тут же пожалел о том, что не отключился, когда бинт начали снимать с другой руки. Ладони смазали какой-то вонючей мазью, стало немного легче, и опять забинтовали.
— С виду – здоровый, а визжит как девчонка. Видел бы ты, каких сюда танкистов привозят. Места живого нет, а терпят.
Врачиха вышла, дверь осталась приоткрытой и Вова слышал их диалог с Никифоровым.
— Надолго? — поинтересовался лейтенант.
— Месяц, — отрезала женщина, — и это в лучшем случае. Может, придется в госпиталь отправлять.
— Не надо в госпиталь, — подскочил Вова, — я здесь подлечусь. Товарищ лейтенант, на машину мою никого не сажайте! Я вернусь, я быстро вернусь!
— А ну тихо! — нарисовалась в дверном проеме мощная фигура в белом халате, — еще один патриот на мою голову. Анечка, проводите раненого.
Анечкой оказалась та самая пышечка. Носик пуговкой, глазки голубенькие, из-под беленькой косынки выбивается беленький перманент, завязанный позади халатик, скорее подчеркивает, чем скрывает. Несколько раз Вова привозил в санбат раненых, но столь привлекательный кадр ему на глаза еще не попадался. А может, и попадался, да в суматохе разгрузки не заметил. Правда пахнет от нее какой-то медицинской хренью, но в остальном… Е-о-о-о! Вова аж зашипел от боли, всего-то одно неосторожное движение.
Едва Лопухов оказался на своих двоих, как его повело, дает себя знать спиртик-то. Симпатяшка поспешила ему на помощь. Опираясь на сестричку, он добрался до своего 'шеви'. Никифоров осторожно навесил на него автомат и вещмешок.
— Ну, бывай.
Рука взводного дернулась вперед, но он быстро придержал движение, на ближайший месяц рукопожатия Вове были противопоказаны.
— Лейтенант, — не только ноги, но и язык начал заплетаться, — никому, слышишь, никому мою машину не отдавай. Они ее угробят, а я вернусь. Я вернусь, вернусь.
Анечка поддержала заваливающегося бойца и буквально на себе поволокла его к одной из беленых, крытых соломой хат, девушка оказалась неожиданно сильной, это отметил даже затуманенный алкоголем Вовин мозг. В хате располагалась хозчасть медсанбата. Пожилой старшина принял у Лопухова оружие, с него сняли пропахшую гарью, местами опаленную форму, взамен выдав синий больничный халат. Поскольку сам он справиться с пуговицами не мог, то пришлось основную работу проделать медсестричке. Да, давненько пьяного Вову девушки не раздевали! Да что там, и сам он девушек давно не раздевал даже на трезвую голову. Эх, если бы не замотанные бинтами руки!
Разместили Лопухова в одной из хат. В одной из комнат располагались хозяева, старик со старухой, женщина неопределенного возраста, то ли дочь, то ли невестка, и две девочки лет четырех-пяти. Во второй располагались долечивающиеся легкораненные, тяжелых отправляли дальше в госпитали.
— Анечка, можно я вас так буду называть?
— Можно, можно, — девушка укладывала Вову на дырявый матрас, с торчащими из него клочьями ваты. Тут бы плавно перейти к комплиментам, но Лопухова переклинило, и он ляпнул.
