— Не он один выглядел в тот день глупо, — возразила она. Выслушав ее, Лэндис не придал версии большого значения. Но Джульет все-таки решила, что над ней стоит поразмыслить. — Прогон был твоим шансом блеснуть. Тебе требовалось блеснуть. А вместо этого…
Она не закончила фразы. Официант заметил, как яростно Джульет молотила воздух ладонями, и кинулся к их столику.
— Все в порядке, леди?
— Мне показалось, мы просили вас принести нам поесть? — деликатно отозвалась Джульет. — Я не ошиблась, Рут, ведь это было сегодня? Что-то около сорока пяти минут назад? Так что извольте, сэр, подайте нам что-нибудь, а то мы очень проголодались.
Официант сострадательно улыбнулся, прибегнув к проверенному средству урезонивания особо чувствительных натур, и пообещал:
— Сию минуту справлюсь на кухне, — таким тоном, словно оказывал посетительницам личное одолжение.
Когда молодой человек унесся прочь, Джульет продолжала:
— И разве ты не говорила, что Викторин сама хотела ставить «Большие надежды»?
Рут наморщила узкий лобик и некоторое время сидела не шевелясь. А Джульет подсчитывала на пальцах:
— Итак, я знаю шестерых, кто общался с Антоном до прогона: Грег Флитвуд, Райдер, Лили, Электра, Викторин и… кого мы забыли? Ах да, Харта Хейдена. Как насчет Харта? Мог он спать с Антоном?
— Допускаю. Хотя, насколько я слышала, он вообще не интересуется сексом.
— Да, он сам мне об этом сообщил. А зависть из-за того, что его не поставили в первый состав?
— Возможно, — с сомнением проговорила хореограф. — Но с тем же успехом Антон мог завидовать Харту, потому что в этом сезоне в «Жизели» Харт — первый Альбрехт, а Антон — только второй. Понимаешь, Джульет, — Рут подалась вперед и заговорила серьезнее, — сложность заключается в том, что все твои подозреваемые — танцовщики. Каждый из них провел многие годы жизни — нет, всю свою жизнь — в борьбе, в страданиях, жертвуя всем ради танца. И каждый терял роли, к которым стремился. Балет — коллективное искусство. Проиграет вся труппа, если «Большие надежды» провалятся.
— Но кто-то ведь это сделал.
— Не обязательно.
— Только не говори мне, что переходишь в лагерь Лэндиса. Ты что, тоже считаешь, что Антон сам принял наркотик? Тогда зачем он растворил его, а не просто проглотил таблетку?
— Не знаю.
— Не могу поверить, что он решил навредить самому себе!
— У него была депрессия, — напомнила Рут.
— Нет, — возразила Джульет. — Его успешно лечили. — Она, сама сопротивляющаяся депрессии, различила в собственном голосе злые нотки и постаралась успокоиться. — Депрессия может быть у Мюррея. И у тебя. Но я знаю всего одного человека, который по крайней мере вел себя так, словно не страдал никакой депрессией. Этот человек — Антон. — Джульет надолго замолчала. — Ты ведь не станешь утверждать, что он специально споткнулся, а до этого подсыпал тальк в канифоль?
— Разумеется, нет.
— Значит, был некто, кто хотел ему навредить.
— Положим. Однако, Джульет… — Рут запнулась. — Только, дорогая, не вцепись мне в горло… на мой взгляд, ты немного настроила себя в пользу версии об убийстве.
— Настроила?
— Ну да… Мюррей Лэндис считает, что это самоубийство. Он уколол твое самолюбие. Ты на него разозлилась, решила, что детектив не прав. И в пику ему стала рассматривать единственную версию: это — убийство.
— Мюррей Лэндис уколол мое самолюбие?
— Только не сердись на меня.
— Сердиться?
— Джульет, я же тебя знаю: если ты начинаешь повторять за мной слова, значит, совершенно вышла из себя. Ты настроила себя, ты обижена, потому что считала, что Мюррей должен был вести себя с тобой по-приятельски. Он всего лишь выполнял свою работу, а ты приняла его поведение на свой личный счет.
Джульет схватила в левую руку вилку и правой стала тереть зубья.
— Тебе не кажется, что я достаточно выросла, чтобы вести себя по-взрослому?
— Если честно, то нет.
— Рут!
— Извини. Я думаю, никто из нас настолько не вырос. Очень больно, когда человек, который тебе нравится и которому ты веришь, не отвечает тем же. Даже если у него такая работа — не доверять. Постарайся посмотреть на дело с точки зрения Мюррея. Встретив тебя, он, наверное, обрадовался. Хотел потрепаться, вспомнить старое, расслабиться и все такое. Ему стоило больших усилий держать дистанцию. Но он был обязан так поступить и сделал это. Так что нечего на него дуться.
— Если уж он так хотел потрепаться, так что же не позвонил после того, как дело закрыли?
— Вот видишь, ты обижена. Однако это очень мило с его стороны, что он держался отчужденно, — продолжала Рут. — Следовательно, он серьезно относится к своей работе. Черта, которая нам нравится в людях. Скажи, разве я не права?
Джульет начинала понимать точку зрения подруги, но пока еще не ощущала себя готовой ее принять. Тревожило, что именно Рут — единственная на свете — поняла ее лучше, чем она сама.
— Извини, — попыталась увильнуть она, — я думаю, ты меня не совсем правильно воспринимаешь… Неужели ты полагаешь, что мое… — она запнулась, подыскивая нужное слово, — разочарование отношением Мюррея способно исказить восприятие фактов?
— Конечно. Ничто человеческое нам не чуждо. Разве ты не понимаешь, что чувства влияют на мысли? — спросила Рут. — Что желания изменяют логику?
— Ничего подобного! — возразила Джульет, с радостью вступая на твердую почву формального спора. — Поступок коренится в чувстве, с этим я согласна. Но только не мысль. И — по определению — не логика.
Женщины окунулись в продолжительную дискуссию: Рут настаивала на том, что эмоциям подвластны даже так называемые факты, а Джульет утверждала, что любая мысль в своей основе, если вообще заслуживает такого названия, опирается на объективную реальность. Диспут продолжался весь ужин (официант наконец принес заказ и поставил на стол с таким видом, словно ублажал капризных детей) — вплоть до кофе и черничного пирога. О том, как умер Антон Мор и насколько грубо повел себя с Джульет детектив Лэндис, больше не было сказано ни слова. Но, даже после того, как подруги расстались, поведение старого знакомого не выходило у Джульет из головы. По дороге домой она решила, что должна с ним связаться. Может быть, пригласить на поминальную церемонию.
Если справедливо, что человечество делится на две части (на чем некоторые не устают настаивать), то граница, безусловно, пролегает между теми, кто умеет умно, витиевато и трогательно говорить о покойных, и теми, кому это не дано. Каков бы ни был механизм сознания, наделяющий людей способностью прославлять незабвенных усопших (например, напомнить собравшимся на панихиду про вольные шуточки, которые к ночи отчебучивала мамаша, или как в самую пургу кузен Пит потащился в Пайн-Крик, чтобы убедиться, что у дяди Джима достаточно еды) и тем самым хотя бы на мгновение возродить в благодарной памяти покойных к жизни и одновременно начать врачевание потрясенных горем близких, — так вот, этот механизм сознания, способность или дар, без сомнения, определяется некой хромосомой, которая у одних есть, а у других просто отсутствует.
Джульет принадлежала ко второй группе и в горе не могла связать даже двух предложений, не то что заливаться соловьем о достоинствах усопшего через несколько дней после его смерти. Но и она была поражена размахом устроенной Янчем поминальной церемонии. Несмотря на огромные размеры, Кадуэлл- холл был на три четверти полон пришедшими помянуть Антона Мора: коллеги-танцовщики, репетиторы,
