Примерно в половине десятого Джульет почувствовала, что пора прочитать письмо Роба. Эймс оставила его в кабинете поверх пачки корреспонденции. Письмо было свернуто, к нему прилеплен желтый листочек, а на нем аккуратными печатными буковками выведено: «Тысячу раз простите». Джульет подумала и решила прочитать письмо за рабочим столом — там она чувствовала себя увереннее всего. Может быть, Бобу что-нибудь потребовалось и она способна ему помочь? Может, нужен орган для трансплантации или он по ошибке стал мишенью охоты фэбээровцев в масштабе целой страны? Джульет развернула письмо. Но дело оказалось не настолько простым.
Когда брак Роба и Джульет окончательно лопнул, последней каплей и катализатором разрыва стала его многомесячная связь с подающей надежды молодой актрисой по имени Элиза. В семье и до этого было множество проблем, но Джульет не лезла в дела мужа, пока тот сам ей все не выложил. Ей осточертела накопившаяся ложь: и когда Роб скрывал свой роман, и во время откровений. А потом он заявил, что не может больше жить у нее «под пятой», собрал вещи и переехал со своей ненаглядной в Торонто. Через три недели после того, как Джульет подписала документы на развод, она получила извещение о свадьбе Роберта Винсента Амбросетти и Элизы Марии Крейг. А еще через три месяца — известие о рождении их дочери Джемаймы Розы Амбросетти.
Друзья Джульет и друзья Роба не были знакомы между собой, и она понятия не имела, что у молодых на подходе дитя. До рождения Джемаймы разведенной женщине удалось достигнуть душевного равновесия, но известие о появлении ребенка ввергло Джульет в период депрессии, почти такой же болезненной, как после разрыва с мужем. Через два года один общий знакомый передал, что Роб и Элиза тоже развелись, и Джульет решила, что бывший супруг и брак остались в далеком прошлом.
Но после второго развода Роб стал ей писать — все чаще и с возрастающим чувством. Сначала в письмах звучало раскаяние, потом послания стали трезвыми и рассудительными, а затем — тоскливыми. Но в конце концов сделались забавнее (и умнее). Роб как-никак работал в театре и умел развлечь. Джульет просила его не писать. Письма бывшего мужа смущали и расстраивали ее. Он держался месяц-другой, потом все началось опять. Роб умирал со скуки в Торонто. Он бы переехал в Нью-Йорк, но Элиза обосновалась в Канаде. Вернуться в Америку значило прекратить видеться с Джемаймой — по крайней мере до тех пор, пока он не начнет зарабатывать достаточно, чтобы часто летать туда и обратно. Роб, когда был несчастным, умел забавлять. Мог смешно вышучивать и Торонто, и всю Канаду. Джульет веселилась, читая его письма.
Но это оказалось особенно смешным. Она читала, и на глазах выступали слезы веселья и грусти. А в уме прикидывала короткий, взвешенный ответ, который собиралась отправить на следующий день. Потом открыла рукопись Тери, которая начиналась описанием жизни большой семьи в О-Клэр, штат Висконсин, в 1902 году. Продолжила чтение в постели. И с удовольствием обнаружила, что текст не так уж плох.
На следующее утро сэр Эдвард Райс выбрал секундантом своего племянника Райса Снида. Джульет дисциплинированно сидела за столом, подкрепляясь холодным чаем. Ее саму удивил подобный выбор. С другой стороны, ближайший друг Райса был дербиширским соседом лорда Морекамба (то есть соседом Морекамба по Дербиширу — Анжелика К.-Х. старалась придерживаться британского стиля). Естественно, сэр Эдвард не хотел ставить его в неловкое положение.
Обычно самыми трудными для Джульет были первые полчаса работы. Но когда она заставляла себя подойти к столу и выдерживала за ним какое-то время, вещи обретали собственный смысл и работа успешно катилась вперед. Расторопная Эймс успела обнаружить заметки по Хэмпстед-Хит, и, решив дело с секундантом, Джульет пару часов с удовольствием изучала границы земель, раздумывая, где бы рано утром первого апреля устроить дуэль, но так, чтобы поединок не мог заметить случайный взгляд. Она с трудом оторвалась от книги расходов на провизию паба «Джек Строус Касл»[21] за 1817 год и обнаружила, что в Нью-Йорке уже пятнадцать минут пятого. Поспешно схватила рукопись Тери Малоун (снабженную хвалебными и по большей части искренними замечаниями на желтом листочке) и поспешила к двери.
Приближалось открытие сезона, и Джульет ощущала, как все напряженнее и целеустремленнее шла работа в студии Янча. Смерть Антона Мора не была забыта, но поминальная церемония ослабила боль утраты и как-то отодвинула трагедию в прошлое, а живые трудились для будущего.
Опустив рукопись Тери в ее почтовый ящик за раздевалкой, Джульет шла по коридору и заглядывала в окошечки: в каждой репетиционной крутился хорошо отлаженный механизм — танцовщики повторяли партии, постановщики привычно подшучивали по поводу их постоянных ошибок, новые проекты начинали обретать форму. Даже в зале номер три начал выветриваться постоянно царивший там дух непрерывного аврала, хотя и спокойствия, которого добивалась Викторин, пока не было. Патрик поспешил к двери встретить Джульет, и хореограф продолжала без него. Ей не удалось заполучить Хейдена и Райдера с трех до четырех, объяснил шепотом помощник. Зато с часу до трех у нее были Электра, Лили и Харт, и они успели сильно продвинуться, репетируя четырех минутное па-де-труа «Люби ее, люби ее!». Теперь Рут снова работала с ними, рассчитывая до конца дня завершить эпизод. В шесть в зал должны были явиться все исполнители, а она собиралась прогнать все, что готово по второму акту.
— Как Лили? — шепотом поинтересовалась Джульет. — Что сказал врач?
В это время хореограф как раз работала с травмированной звездой и учила взмаху руки, чтобы казалось, будто та творит злую магию. Балерина внимательно слушала. Выглядела она, как обычно, сосредоточенной. Единственным напоминанием о вчерашнем несчастье был синяк на подбородке.
— Ничего особенного, — ответил Патрик. — Просто ушиб. С головой все в порядке.
— Слава Богу. — Джульет задержала взгляд на Лили, затем обвела глазами зал. Харт работал у станка, растягивал мышцы ног. В нескольких ярдах стояла необычайно притихшая Электра. Балерина уронила голову и неестественно сгорбилась. Вся заострившаяся, она хоть и не выглядела особенно исхудавшей, но производила впечатление очень несчастной. Джульет кивнула в ее сторону.
— Знаю, — отозвался Харт. — Видимо, что-то попало в желудок. Выглядит совсем больной.
«Почему же Рут не отпустит ее домой?» — подумала Джульет. Жалко смотреть, как нездоровый человек пытается вести себя как ни в чем не бывало.
А Электра старалась изо всех сил. Рут повернулась к ней и попросила исполнить весь эпизод до того такта, над которым только что работала. И та начала — не в полную силу, как выражаются танцовщики, но и не просто «обозначая» движения. Как и вчера, она что-то ворчала, особенно когда Харт ее поднимал и опускал. Когда Рут наконец объявила перерыв, оба сели у рояля неподалеку от Джульет.
Рут занялась с Патриком, они записывали в блокнот замечания, а Джульет, на некоторое время предоставленная сама себе, получила возможность подслушивать. Да и как было не услышать.
— Господи, как мне плохо! — чуть не всхлипывала Электра. — Помоги мне.
Харт, как показалось Джульет, как-то по-особому на нее покосился.
— Может быть, проголодалась? Ты почти ничего не ела.
— Как я могла проголодаться? — раздраженно ответила балерина. — Ты второй день кормишь меня этими долбаными изюминами. Каждый раз, когда я взлетаю вверх или падаю вниз, меня ими чуть не рвет. Черт бы ее побрал с этой поддержкой «Мадонна-шлюха» (такое название Рут дала замысловатой фигуре со взлетом и падением, которую придумала только вчера). У меня от нее все ребра болят! Только не подумай, что это твоя вина, — поспешно добавила Электра и распласталась на полу.
— Я тоже весь измотан, — отозвался Харт. У танцовщика в самом деле был бледный вид: соломенные волосы слиплись, красивое продолговатое лицо застыло и лишилось красок. Джульет заметила, что у него дергалось веко. Патрик ей говорил, что у балетных не принято жаловаться хореографу, даже если они на пределе и страдают от боли. Теперь, слушая Электру и Харта, Джульет решила, что это нелепая и бесчеловечная традиция. Словно Рут — богиня и ее творческие усилия настолько бесценны, что она имеет право крутить и вертеть жизнями всех вокруг.
Перерыв подошел к концу, и возобновилась изнурительная репетиция. Возвратилась отлучавшаяся Лили Бедиант. В руках у нее была полная бутылка с водой, а на лице выражение безмерного мученичества. Мери Кристи, Ники Сабатино и Кирстен Ахлсведе, посвятившие десять минут свободы растяжкам и прыжкам у станка, заняли места на заднем плане в конце зала, готовые копировать все, что делал первый состав (хотя на них самих никто не обращал внимания). Электра с усилием поднялась и потащилась сдаваться на милость Рут. Харт (как выражался Антон Мор) приготовился перетаскивать ее и Лили «отсюда туда и оттуда
