Этой ночью Энджел спала очень чутко и просыпалась каждый раз, когда просыпался Лоркан. Обычно она спала не меньше восьми часов в сутки и не любила, чтобы ей мешали, но, когда ее будил этот младенец, она не чувствовала ни раздражения, ни злости.
Она кормила его и меняла пеленки, брала к себе в кровать, гладила его нежную кожу. И пока она разглядывала крохотные пальчики, крепко обхватившие ее собственный палец, она медленно начинала понимать, что Лоркан будет для нее гораздо больше, чем просто работа.
Потому что была связь между ней и этим крохотным, беззащитным комочком. Связь слишком сложная, чтобы пытаться ее анализировать, но Роури проявил удивительную проницательность, обратившись к ней за помощью. Знал ли он, что она сделает для этого малыша гораздо больше, чем любая другая няня, нанятая даже в самом лучшем агентстве?
Была какая-то ирония судьбы в том, что она готова отдать Роури все, чего ждут от жены, не получая взамен ничего из того, что придает смысл роли жены!
Впрочем, все это только теория.
Ребенок зашевелился, его маленькие ножки и ручки бестолково задвигались, крохотные пальчики снова сжали ее палец. Она смотрела на младенца, и ее сердце разрывалось от нежности к этому невинному крошке, весь мир которого был уничтожен одним жестоким ударом судьбы.
И она, именно она держала сейчас его на руках. Ей предстояло создать для него мир заново.
— Не беспокойся, Лоркан, — тихонько шептала она ему сквозь слезы, которые вдруг застлали ее глаза. — Ни о чем не беспокойся. Теперь у тебя есть я, и я сделаю для тебя все.
Глава восьмая
Крик малыша и утреннее солнце, лучи которого свободно проникали в комнату, разбудили Энджел. Она подумала, как глупо было с ее стороны не задернуть шторы на ночь. Медленно освобождаясь от сна, она не сразу сообразила, где находится.
И потом вдруг вспомнила, вскочила и села на кровати. А Лоркан кричал все громче, и вместе с его криком все события предыдущего дня вспомнились ей и нахлынули на неe, как волны прилива.
Она находится в отеле «Блэк-Больер». И Роури тоже здесь. Этот крохотный ребенок поручен ее заботам.
Энджел вздрогнула. Вместе с воспоминанием вернулась острая боль. Так бывало каждое утро с тех пор, как она впервые услышала о трагедии.
Чад мертв, его любовница тоже. Их ребенок остался сиротой.
Невнятно и тихо что-то бормоча, Энджел покачала головой и неожиданно ощутила, как вслед за болью — нежеланное, незваное — проникло в ее мозг удовольствие.
Вздрогнув от ужаса, она взглянула на кровать, не понимая, почему почти ожидала увидеть там спящего Роури. И вспомнила их чудесный ужин, заключением которого был…
Энджел вздрогнула. Да почти ничего и не было, но все же… Разве она просто выдумала это сладостное удовольствие, когда он с такой мучительной смелостью прижался губами к ее губам?
Уже было больше восьми часов. Энджел быстро натянула джинсы и пушистый желтый свитер из чистой шерсти, потом взяла на руки плачущего Лоркана. Ей хотелось обнять и укачать его, но он был мокрый и голодный. Энджел переодела его и положила снова в колыбель, размышляя, проснулся ли уже Роури.
Подумав, как далеко надо идти вниз, она решила, что, приехав в Лондон, немедленно приобретет электрическую грелку для бутылочки с детским питанием.
Она взяла колыбельку. Движение, похоже, успокоило малыша. Подойдя к комнате Роури, Энджел тихонько постучала. Подождала секунд десять, но ответа не последовало. Не мог же он уйти завтракать, не проведав своего племянника?
Энджел подождала еще немного и осторожно повернула ручку двери. Роури действительно был там и крепко спал. Он, абсолютно голый, раскинулся на огромной старинной кровати с беззаботной непринужденностью.
Энджел замерла, зачарованно глядя на него, слишком ошеломленная, чтобы хотя бы удивиться, куда девалась ее природная скромность и стеснительность. Может, это потому, что Роури был невероятно прекрасен.
Его кожа, покрытая мягким золотистым загаром, приобретала кремовый оттенок на ягодицах, обычно прикрытых купальными плавками. Широкая спина сужалась к тонкой талии и равномерно поднималась и опускалась с каждым спокойным, медленным вздохом.
Собственный вздох с болью остановился в горле Энджел. Ее зеленые глаза удивленно светились. Эти сильные тренированные мускулы, атласно-гладкая кожа, тонкие завитки волос… Это тело художник мог бы выбрать, чтобы запечатлеть торжество самой жизни.
Особенно мощными казались загорелые ноги на фоне смятых белых простыней…
Опомнившись, она уже готова была тихонько выскользнуть из комнаты, когда Роури вдруг пошевелился. Энджел замерла, чтобы не разбудить его.
Роури лениво перевернулся на спину, и на этот раз она почти не сомневалась, что ее изумленное прерывистое дыхание разбудит его, потому что никогда раньше не видела столь возбуждающего и прекрасного мужского тела.
Энджел закрыла глаза, но образ не исчезал, дразня и смущая ее. Конечно, удивляться тут не приходилось. Она, собственно, не знала мужчин, кроме своего бывшего мужа. И тот смеялся над ней из-за этого. За несколько месяцев брака ее невинность, которая так привлекала Чада, стала источником его насмешек и причиной пренебрежения ею.
Энджел открыла глаза и вновь взглянула на великолепную фигуру спящего Роури.
Тело Чада было бледным и как бы припухшим. Чад всегда стремился накрыть его чем-нибудь, даже в спальне. Возможно, Чад слишком много времени проводил в барах или спал, а идея заняться спортом покидала его после первой же кружки пива.
Энджел поморщилась от отвращения к себе. Зачем сравнивать одного мужчину с другим? Неужели она так соскучилась по сексу, без которого обходилась последние полтора года? И как могло случиться, что их интимная жизнь с Чадом обернулась таким страшным разочарованием?
Сжав зубы, она повернулась и вышла из комнаты так же тихо, как вошла в нее, взяла колыбельку и направилась вниз по лестнице в кухню, чтобы разогреть молоко для Лоркана. Руки у нее дрожали.
В кухне две женщины раскладывали еду на тарелки — на одну бекон, на другую яйца, — а тарелки ставили на поднос. Крупная девушка лет девятнадцати, кудрявая, в веснушках, помешивала овсянку в горшочке деревянной ложкой. Она улыбнулась Энджел, и Энджел, улыбнувшись ей в ответ и указывая на колыбельку, сказала:
— Я Энджел Мандельсон. Я остановилась в вашем отеле, и мне нужно подогреть молоко для малыша.
К счастью, ничего больше объяснять не пришлось. Девушка протянула руку к бутылочке, которую держала Энджел.
— Дайте ее мне, — сказала она, — я сама подогрею. А вы, может, присядете около двери, чтобы не стоять на дороге, пока бутылочка подогреется? — Девушка указала на кресло в небольшой нише, в углу просторной кухни.
Энджел обрадовалась, потому что Лоркан уже снова жалобно захныкал. Она взяла его на руки и прижала к себе, но он тотчас стал беспомощно тыкаться в ее грудь. Девушка у плиты бросила на нее удивленный косой взгляд.
Покраснев от смущения, Энджел почувствовала, что должна объяснить.
— Это не мой ребенок, я не могу сама покормить его.
Девушка кивнула, но не решилась расспрашивать, зная, что ее шеф не одобрит разговоры с постояльцами отеля об их личных обстоятельствах. Она снова улыбнулась Энджел и протянула подогретое молочко.
