Лоркан проголодался и, почувствовав запах молока, заворочался у нее на руках. Энджел не могла томить его дольше. Она приложила соску к его губам, и он с жадностью зачмокал.
Когда малыш поел, Энджел немного подержала его, потом положила обратно в колыбель и укрыла шерстяным одеялом. Удивляясь, как быстро можно привыкнуть к тому, что у тебя на руках ребенок, она вышла из кухни, решив, что пора и ей позавтракать.
Когда она села за столик у окна, в столовой еще почти никого не было, и Алан Больер подошел к ней, приветствуя ее гримасой, которая, вероятно, должна была означать улыбку.
— Доброе утро! Надеюсь, я не опоздала к завтраку? — весело спросила она.
— А как же ваш друг? — Владелец отеля устремил взгляд на лестницу, словно ожидая, что Роури появится. — Он разве не хочет тоже позавтракать?
Энджел пожала плечами.
— Я не знаю. Он еще спит. Я не стала его будить.
Но как только девушка произнесла эти слова и увидела, как недовольно нахмурился владелец гостиницы, она пожалела, что не выразилась более осторожно.
И зачем она сказала так, что можно было подумать, будто они с Роури провели бурную ночь и она оставила его в кровати совершенно обессилевшим?
Впрочем — поспешила она сказать себе — они с Роури оба свободны. И даже в провинциальной Ирландии нет законов, которые запрещали бы людям вести себя так, как им нравится, в пределах разумного!
— Все еще спит? — Алан Больер вопросительно смотрел на нее. — И вы хотите завтрак для себя?
— Да, пожалуйста. — Энджел надеялась, что сможет отдать должное еде и избавиться от чрезмерного внимания мистера Больера.
Он ушел, чтобы передать заказ, а потом вернулся с чашкой чая. Но к этому моменту все внимание Энджел было поглощено Лорканом, который начал плакать. Хотя его подгузники были сухими и чистыми и он недавно поел, мальчик капризничал.
Энджел начала поглаживать его, мурлыкая тихонько детскую песенку. Она знала, как важно разговаривать с младенцами, и содрогнулась при мысли, какие страшные впечатления успел получить малыш за свою коротенькую жизнь: крики, скрип тормозов, вой сирен, рыдания. Она крепко прижимала его к груди, желая, чтобы он забыл об этом, обещая себе и Богу наполнить его жизнь только радостью и любовью.
Лоркам наконец успокоился и что-то заворковал. Лицо Энджел озарила улыбка.
— Ну, вот и хорошо! — прошептала она, продолжая гладить и укачивать его, пока он не задремал у нее на руках и она не смогла положить его в колыбель.
Завтрак состоял из бекона, яиц, колбасы, грибов, томатов и поджаренного хлеба. Для человека, который собирался с утра как следует поработать, это было бы в самый раз, но Энджел поняла, что не осилит ничего, кроме небольшого тоста с колбасой.
Алан Больер нахмурился, что, наверное, было проявлением тревоги, когда пришел забрать ее тарелку и увидел, что она едва притронулась к еде.
— Вы не в восторге от завтрака?
Энджел внимательно посмотрела ему в глаза. Пора перестать бояться его!
— С завтраком все в порядке, — сказала она. — Просто у меня нет особого аппетита.
Он с любопытством посмотрел на нее.
— Вы остаетесь только на одну ночь?
— Да. — Желая прекратить дальнейшие расспросы, Энджел достала пустую бутылочку Лоркана. — Вы не возражаете, если я воспользуюсь вашей кухней, чтобы простерилизовать все, что ему необходимо, прежде чем мы уедем? И еще нам нужно приготовить немного питания.
— Нет, я не возражаю. — Алан Больер уставился на темноволосого ребенка. — Что случилось с его мамой?
Энджел подняла на него глаза. Черные кудри упали ей на плечи.
— Как вы узнали, что я не его мама?
— Я знаю, кто вы. Знаю старую мадам Фипатрик. Если бы вы были беременны, до меня бы дошли какие-нибудь слухи.
Энджел вздохнула. Она знала, что этот вопрос будут задавать ей снова и снова. Знала с того момента, когда поймала на себе любопытный взгляд девушки с кухни. И Энджел не может избегать ответа только потому, что это причиняет ей такую боль. Ради Лоркана, больше всего ради него, память о его матери нельзя просто замести, как мешающую жить пыль.
— Она погибла в автокатастрофе. И его папа тоже.
В первый раз она увидела в лице Алана Больера что-то человеческое. Его обветренное лицо на мгновение потемнело. Энджел увидела, как он всеми силами старается сдержаться и сохранить спокойствие.
— Бедный малыш, — проговорил он наконец. Энджел показалось или его глаза действительно подозрительно заблестели? Неужели Алан Больер может плакать над осиротевшим ребенком?
— Приходите в кухню, когда захотите, — сказал вдруг он осипшим голосом. — Делайте все, что вам нужно.
— Спасибо, — сказала Энджел, беря ребенка на руки и утыкаясь лицом в его сладко пахнущие волосики. Она боялась заплакать сейчас, когда должна быть сильной.
Алан Больер удалился. Энджел с облегчением вздохнула. Пора будить Роури: им же надо успеть на паром!
Дверь в его спальню все еще была закрыта, на этот раз Энджел постучала громко, и в ответ раздалось приглушенное ворчание.
— Роури? — позвала она, не зная, ждать ли ответа или пока оставить его в покое.
Еще какой-то неопределенный звук.
— Я тебя не слышу! — окликнула Энджел.
— Как Лоркан?
— Он в порядке.
За дверью послышалось какое-то движение.
— Почему ты не заходишь?
— Ты прилично выглядишь?
— Это зависит, — услышала она сонный голос, — от того, что ты называешь «прилично».
— «Прилично» значит «одетый».
— Минутку!
Снова какое-то движение, затем шаги по комнате. Через несколько мгновений дверь открылась, и на пороге появился зевающий Роури, явно только что проснувшийся.
Энджел старалась не смотреть ему в лицо, отметив только, что свитер он, должно быть, натянул прямо на голое тело, а джинсы застегнул на молнию, а про пуговицу забыл.
Казалось, он тоже избегал смотреть на нее. Его внимание было полностью поглощено безмятежно спящим маленьким племянником. Он наклонился над колыбелькой и заглянул внутрь.
— У него довольный вид, — заметил он.
— Я покормила его. И переодела. И укачала…
Роури поднял темноволосую голову, и она увидела искреннюю признательность, светившуюся в его голубых глазах. И усталость.
— Спасибо, — просто сказал он.
Энджел улыбнулась.
— Я выполняла свою работу.
Роури покачал головой.
— Ты сделала гораздо больше, — возразил он голосом, слегка осипшим спросонья. — Который час?
— Чуть больше девяти.
