— Такое впечатление, что о чем-либо другом тебе просто не думается.
Феликс перестал тасовать карты и посмотрел на часы.
— Мы вместе сорок семь часов. Обычное, среднестатистическое свидание занимает около четырех часов. В неделю таких свиданий бывает в среднем не больше трех… Так что это наше двенадцатое свидание и четвертая неделя совместного проживания.
Он лукаво посмотрел на молодую женщину.
— По-моему, достаточный срок, чтобы можно было объявить: «Я тебя люблю». Как думаешь?
— Считаешь, мне приятно было бы это услышать?
— А ты считаешь, что нет?
Гвендолин с возмущением посмотрела на своего излишне самоуверенного собеседника. Глаза ее метали молнии, а голос прозвучал громко и жестко:
— Я не верю словам! И мне совсем неинтересно торчать здесь с тобой. Ты все понял?.. Если ты ищешь приключения по случаю окончания года, то тебе попалась совершенно неподходящая для этого женщина, — в заключение процедила сквозь зубы Гвендолин и тут же покраснела. — Черт бы тебя побрал, Феликс Миллингтон. Прекрати смеяться!
— Мне нравится, как ты подавляешь в себе чувства в отношении меня, — заметил он, протягивая ей колоду.
— Никаких чувств нет и подавлять мне нечего! — фыркнула Гвендолин, сдвигая карты.
— Да? А помнится, прошлой ночью… — На лице Феликса расплылась мечтательная улыбка. — Полно тебе, Гвендолин Снайдерсон. Прошлой ночью ты не цедила сквозь зубы… Ты дрожала от возбуждения, когда я тебя целовал, и вообще вела себя очень страстно! — Он принялся раздавать карты. — А твои руки… как они меня обнимали!.. А ногти… ногти расцарапали всю спину. Стоило же мне поцеловать тебя в грудь, как ты…
— Заткнись!
— О, ты очаровательна, даже когда сердишься!
Они вскрыли карты и уставились в них, безуспешно стараясь сосредоточиться на игре.
— Я читала о мужчинах вроде тебя, — сухо обронила Гвендолин. — О романтических и страстных натурах с необузданной фантазией по части женского пола.
— Ты — грандиознее любой фантазии. И хотя я никогда не вел жизнь монаха, в «Книгу рекордов Гиннесса» по части увлечений, вряд ли попаду. Я всегда знал, чего хочу от женщины, и в твоем лице нашел то, что мне надо.
Феликс внимательно смотрел на нее поверх карт, и тон у него был убийственно серьезный.
— Положа руку на сердце, признаюсь: я сам удивляюсь силе моих чувств. Сначала я все списал на сексуальный голод, но сейчас понял, что грешил на себя.
— Что еще ты понял?
— Что можно знать человека без году неделя и чувствовать, что он тебе бесконечно дорог. Что мечта может быть не только мечтой. Что…
— Ты полагаешь, что я тебе пара? — перебила Гвендолин.
Феликс кивнул.
— Я достаточно тебя знаю, чтобы делать выводы.
— Это тебе кажется, что ты меня знаешь, — снова прервала его она. — Однако это не так.
— Серьезно? — Феликс на минуту задумался, потом снова оживился. — И ты считаешь свое вчерашнее поведение обычным? Ты с радостью распахиваешь объятия каждому встречному мужчине? И любой мужчина, что будет обнимать и целовать тебя, услышит этот стон нетерпения и страсти, да?
— Нет! — порывисто воскликнула Гвендолин, но при виде его ухмылки взяла себя в руки и уже спокойнее закончила: — Ты неправильно меня понимаешь.
— Я понимаю так, что этой ночью ты была самой собой, а сейчас я разговариваю не с Гвендолин Снайдерсон, а с ее чопорной тетей Матильдой.
Гвендолин очень захотелось отвесить ему пощечину. Вместо этого она швырнула карту на стол.
— А я в свою очередь разговариваю с дипломированным психоаналитиком, не так ли?
— Всего лишь с человеком, который стремится ускорить процесс твоего развода с теткой. Мир ее праху! — Феликс побил ее карту. — Я один раз сказал, и повторять не собираюсь: я люблю тебя и не позднее новогоднего утра намерен заняться с тобой любовью.
— Больше похоже на угрозу, чем на предложение. Это и есть метод Миллингтона? Угрожать беззащитной женщине, принуждая ее к сожительству?
— Это меня всю жизнь шантажировали женщины, но я берег себя для тебя. Ты просто не понимаешь, какой я замечательный человек. Но ничего, не беспокойся, скоро поймешь.
— Я всегда любила себя и никогда — мужчин. Что ты на это скажешь?
— Что я люблю тебя, — просто ответил Феликс и снова побил ее карту. — Учитывая тот факт, что Матильда пудрила тебе мозги лет семь или восемь, ты в весьма и весьма приличной форме.
Гвендолин невольно засмеялась.
— Спасибо, доктор.
— Я серьезно.
— Знаю.
Она с трудом удерживалась от того, чтобы не расхохотаться во весь голос.
— Шутка ли сказать, — воскликнул Феликс, — столько лет служить нянькой старой деве, не признающей слова «любовь»!
— Это твое окончательное мнение о тете Матильде?
Он с важным видом кивнул.
— Можешь не стесняться с комплиментами, — сказал Феликс. — Я ведь достаточно верно описал этого демона в юбке, а? — И, не дожидаясь ответа Гвендолин, подытожил: — Тень этой мегеры, преследует тебя, и ты боишься дать волю себе, своим чувствам, своей любви.
— И кого же ты мне предлагаешь в качестве предмета моей любви? — поинтересовалась молодая женщина.
— Меня, конечно. Только меня. Я осознаю ответственность, которую беру на себя, избавляя тебя от авторитарного влияния тетушки Матильды.
— Как благородно с твоей стороны! Какое самопожертвование! — Гвендолин взяла карту, взглянула на нее и выложила на стол полный набор: — Джинн!
Феликс чертыхнулся себе под нос и заявил:
— Я понял, почему проигрываю!
Гвендолин приписала себе новые очки и начала раздавать снова.
— И в чем же дело на сей раз? — небрежно осведомилась она.
— В отсутствии стимула.
— Пожалуйста, поднимем, ставку до доллара за очко. На ближайший год ты меня уже обеспечил. Пора подумать о более отдаленном будущем.
— Деньги для меня — не стимул! Не о них речь. — Загадочно улыбнувшись, Феликс начал раскладывать карты по масти.
Гвендолин следила за ним с все возрастающим подозрением.
— А что же тогда для тебя стимул?
— Игра на раздевание, — пояснил он коротко и взял первую карту. — Конечно, я почти вижу твою реакцию, слышу вопли ужаса целомудренной тети Матильды: еще бы, ее племянница участвует в таком непотребном действе!..
— Тетя Матильда, говоришь? Игра на раздевание, говоришь? — Гвендолин взяла карту и медленно присовокупила к остальным. — Видимо, пора тебе узнать кое-что о моей семье и особенно о тетушке.
Она подняла руку, предупреждая возможную реплику своего собеседника.
— Тетя родилась в Нью-Йорке в начале столетия. В тысяча девятьсот двадцать втором году впервые нашла себе работу. Ты когда-нибудь слыхал о варьете Джорджа Маккинли? В нем танцевали десять девушек, которым выдавали девять платьев. Тетя не раз оказывалась десятой, и я, как ее племянница, не боюсь таких игр.
