Под утро я возвращался в семейный дом с блуждающим, блудливым взором, ощущая свой срам и одновременно гордясь им. Затем начинались конжугальные разборки.
— Задержался в библиотеке, — врал я супруге, — ты не представляешь, как много я работаю над очередной монографией.
Сузан закатывала глаза и укоризненно трясла детьми, взывая к моей совести, а затем била о пол сервиз «Portmeirion» — свадебный подарок матушки. В заключение мы расходились по своим комнатам, а Кадавр, каркая, клевал осколки.
Но однажды, вместо того чтобы крушить посуду, жена схватила колыбельки с сыновьями, завернулась в синий плащ «Burberry» и исчезла на все времена.
Началась эпопея развода. Сузан натравила на меня ядовитого адвоката, надеясь заграбастать дом, капиталы и даже несчастный «Бьюик». Но я отказался сдаться перед грабительницей. На процессе в никсонвильском городском суде выступил с оправдательной речью, которая морально подавила подлую профессоршу.
— Если госпожа Харингтон будет требовать алименты, я напишу книгу про первую жену Петра Великого, — угрожающе сказал я.
Сузан побледнела от страха, ибо как вечная студентка-славистка хорошо знала семейную историю знаменитого императора. Правда, суд все равно заставил меня дать ей мешок денег, якобы на воспитание детей. Выписывая бывшей суженой чек размером с бюджет Зимбабве, я гордо произнес:
— This is a small price to pay for freedom from femdom![59]
Но даже после неправедного брака я отказался пойти в мизогинисты. Не все девы дщери дьявола! Замечу, что подобное понимание слабосильного пола редкость среди мужчин.
Сколько ночей провел в постбрачном трансе, разглядывая портрет, который висит над моим камином. Парижское кафе, юная блондинка… Ланиты-персики, нога любви… Такой пятьдесят лет тому назад уличный художник изобразил матушку. Тогда она даже в самых сокровенных своих фантазиях не могла предположить, что ей предстоит зачать, проносить и произвести на свет меня.
Будучи дворянкой-эмигранткой, зачитывавшейся Алдановым, матушка не жаловала советскую литературу. На книжных полках нашего замка вы бы не нашли классиков соцреализма! Впрочем, некоторые избранные произведения членов Союза писателей она все-таки не включила в свой index librorum prohibitorum,[61] например стихи Щипачева про любовь и романы Кожевникова про шпионов.
В этой связи расскажу про памятный урок, который матушка преподала мне еще в период пуберитета. И тогда и потом ее нотации не раз спасали меня от жизненных ошибок, если не считать женитьбы на коварной аспирантке. Но — первый брак комом.
Мудрость матери
Однажды родительница усадила шестнадцатилетнего меня на свои стройные колени (мы всегда были близки) и завела задушевный разговор.
— Роланд, я знаю, ты часто думаешь о сексе.
— Но maman, я чист перед вами.
— Не волнуйся, сынок, у всех Хакенов горячая кровь. Это наша фамильная черта.
Я томно прикрыл глаза.
— Скоро ты будешь взрослый. Коли встретишь девицу, с которой тебе захочется войти в связь, вели ей прочитать вслух следующий отрывок. Выражение лица и голоса твоей пассии покажет, каким будет ее поведение как в кровати, так и на кухне.
Я заразительно рассмеялся.
Мать взяла с кофейного столика толстую книгу и развернула ее где-то посередине.
— «Держи меня все время в подчинении. Беспрестанно напоминай мне, что я твоя слепо тебя любящая, не рассуждающая раба… Окрыленность дана тебе, чтобы на крыльях улетать за облака, а мне, женщине, чтобы прижиматься к земле и крыльями прикрывать птенца от опасности».
Сидя на матушке, я таял и млел, тронутый этими словами благородного женского унижения. Сколько неизбывной, диалектической любви к страданию они в себе содержали!
Никогда не забуду наш тогдашний разговор. Никогда не забуду, с каким благоговением смотрела мать на сына, смотревшего на нее с благоволением…
Глава четвертая
Визит к Водолеям и флирт chez eux[62]
Несмотря на извилистую жизнь, на трагический брак, на интриги коллег-завистников, я сохранил в себе кондовую русскую отзывчивость к чужому горю. Это похвальное качество объясняет мое поведение в Москве. Идя здесь в гости, каждый раз беру с собой презент. Оказываю посильную гуманитарную помощь в виде красиво завернутого съедобного сюрприза. Приятно видеть слезы на глазах близких людей, нетерпеливо разрывающих блестящий целофан и удивляющихся дорогому заграничному подношению!
Поэтому когда Миша Пеликанов сообщил, что меня зовут на раут в один из лучших салонов столицы, я знал, как держать себя в избранном обществе писателей и ученых. «Хозяев подарками угроблю, Сороса щедростью перещеголяю», — решил я. Пусть безработники умственного труда упадут в обморок от широкой натуры Роланда Харингтона! Кто сирых напитает, тот Бога знает.
После работы в архиве, где весь день читал секретные стихи Сологуба, заскочил в Стокманн. Перемигиваясь со смазливой продавщицей, купил богатые гостинцы: банку кофе и банку пива, а для себя — кило черной икры, и скороходом направился в мою бордель-гостиницу «Интурист». В этот вечер я хотел пораньше лечь спать: опыт постсоветской светской жизни меня научил, что столичные интеллектуалы — великие полуночники.
Шумы из соседнего номера — пьяные гудки и истовый скрип кровати — не смутили меня: дрыхнул крепко, как хорек в народной поговорке.
Вставши с первыми петухами, исполнил ежеутренний спортивный долг: обнажил мускулистый торс, взял руки в ноги и совершил пробег по московским улицам. Даже в такой стране, как Россия, джентльмен должен блюсти свой организм. Пыхтел с удовольствием, победоносно топтал тротуар кедами «Nike», окроплял изумленных прохожан едким атлетическим потом. От гостиницы «Интурист» до метро «Аэропорт» и обратно за полчаса домчался. В центре Белобетонной устроил персональный марафон!
Потом ледяной душ, спартанский завтрак — и, легкий душой и телом, я был готов блистать утренней звездой на литературном небосклоне Москвы. Но раут начинался лишь вечером. Чтобы укокошить время, раскрыл свою монографию «Maliuta L. Skuratov: The Semiotics of a Slavic Sadist». 3rd exp. ed. Nixonville: Madison UP, 1999. clxxviii+774 pp. Notes. Poems. Index. $95, cloth. $65.00, paper. [63]
Я зачитался.
